Груз небесный

Ротный продолжал произносить обычный набор сравнений, которые в таких случаях произносят все командиры рот независимо от того, к какому виду и роду вооруженных сил относятся их подразделения.

В заключение он сказал, что за границей, куда будут направлены лучшие бойцы роты, им придется не охранять воинские грузы, что привыкли делать первые два взвода, а нести службу на стационарных объектах в режиме контрольно-пропускных постов.

Веригин, слыша это, ни одним мускулом не дрогнул, а ведь все шло так, как рассчитал в Москве за много дней до этого старший лейтенант Абрамов – личность весьма необычная и интересная. Он в стрелковой части носил черные петлицы и эмблемы артиллерии. Однако столь серьезное нарушение для других офицеров не замечалось командованием. Еще бы, Абрамов был особистом, то есть находился на особом положении. У него было располагающее к себе лицо с приятной улыбкой, что выделяло его из среды суровых командирских лиц офицеров полка. Правда, Веригина это настораживало. Он не мог до конца понять: приятность Абрамова следствие его человеческих качеств или профессиональных. Короче говоря, от природы у него столь обаятельная улыбка или он надел на себя маску приятного человека.

В завершение своего выступления перед ротой командир напомнил всем, что тот, кто принесет ему плюху в эти два-три дня, его личный враг и что он сам завтра проведет утренний осмотр в первом и втором взводах, чтобы не краснеть потом перед представителем министерства обороны.

До вечера первый и второй взводы, скрывшись друг от друга, (как-никак конкуренты), стриглись, подшивались, наводили марафет[15] в своих расположениях.

Перед отбоем Веригин подошел к Антипину.

– У взвода есть еще один день, и мы можем сделать то, чего не сделают наши конкуренты, как модно сейчас говорить…

– Ты имеешь в виду второй взвод? А что же они не могут сделать?

– И у них, и у нас уровень подготовки примерно один и тот же. Но мы можем опередить их, если, например, где-нибудь за спортплощадками создадим импровизированный караульный городок и потренируемся на нем. Одно дело, зубрить уставы, другое – заступать в реальный караул… В этом случае не нужно зубрежки…

– Зря ты ушел из училища, – сказал Антипин. – Сделаем, но ты об этом до завтра никому.

* * *

Из части выехали в начале восьмого, я и бойцы сидели в машине по бокам, а посредине стоял деревянный ящик, в котором покоилось тело военного строителя Уварова Николая Алексеевича, девятнадцати лет, русского, холостого, призыва осени прошлого года…

Сначала ехали молча, курили, каждый думал о чем-то своем.

Я вспоминал свою первую службу. В Москве в перерывах между караулами нас часто использовали в воинских ритуалах, чаще всего это были похороны военнослужащих. И так уж получалось, что, провожая в последний путь старших офицеров и генералов, одной четверке приходилось ехать до кладбища вместе с родственниками умершего. Поставив оружие на пол, мы неподвижно сидели друг против друга, как сейчас в машине. В пространстве между нами размещались родственники. Они либо плакали, либо молчали, либо ругали кого-то, либо делили будущее наследство, либо обсуждали наряд какой-нибудь особы из числа приглашенных. Да мало ли о чем могут говорить родственники, когда остаются одни. Караул не был им помехой: отношение к нему было, как к большим куклам в парадной одежде, монотонно покачивающимся в зависимости от плавности движения автобуса-катафалка. В тех автобусах всегда пахло розовым маслом. С того времени я, как булгаковский Понтий Пилат, ненавижу запах розового масла. Правда, я редко встречаю его сейчас, но уж если встречаю, то представляется мне отнюдь не солнечная Болгария…

Проехали Выселки, затем железнодорожный переезд, перед которым я вчера чуть не сложил голову, и въехали в Н-ск. После леса и жидких поселковых огней он, казалось, захлебывался от избытка электрического света: все сверкало, переливалось и создавало иллюзию вечного праздника. Мелькнуло слева кафе, где мы с Кимом ужинали вчера, справа показался угол здания мединститута. Бойцы мои, забыв обо всем, прилипли к окнам. Миновали центр с огромной площадью и оперным театром, купол которого под лучами прожекторов светился, как чешуя только что выловленного сазана, и поехали по проспекту к реке. Когда ехали по Коммунальному мосту ватага моя перекурила, обсудила увиденное, снова прильнула к окнам и не отрывалась до тех пор, пока машина не вырвалась из города на шоссе, ведущее к аэропорту. Смотреть было не на что, и на меня посыпались вопросы: есть ли у меня билет? Как я буду один в Москве? Кто мне будет помогать переносить контейнер?

– Не положено так возить гробы, – сказал Матвеев авторитетно, будто возил их не один год или, по крайней мере, подписывал ту инструкцию, в силу которой «возить их так – не положено».

– А как положено? – спросил Финк.

– А так, – ответил Матвеев и рассказал, как к ним в поселок привозили гроб с погибшим в аварии солдатом и его сопровождали два солдата и офицер.