После казни народовольцев, убивших Александра II, до венчания его наследника Александра III на царство, состоялись довольно странные переговоры, впервые вовлекавшие в государственные дела Российской империи представителя грузинской интеллигенции. Илларион Воронцов-Дашков, тогда отвечавший за безопасность нового императора, но прежде товарищ Михаила Воронцова (а через двадцать пять лет сам наместник Кавказа), связался с Николозом Николадзе, радикально настроенным журналистом и юристом с цюрихской докторской степенью, лидером «второй группы» грузинских мыслителей. Питомец Александра Герцена, Николадзе пользовался доверием народовольцев и русских эмигрантов в Париже и в Лондоне: Карл Маркс один раз попросил Николадзе стать представителем Социалистического интернационала в Закавказье. Но Николадзе, порвавший с Герценом, когда тот попытался помириться с Александром II, все-таки отвергал насилие. Он оказался единственным посредником, способным уговорить
Александр III сразу начал политику централизации, русификации и репрессий. Закавказьем теперь управлял не наместник, а генерал, подчиненный Министерству внутренних дел. Тбилисские чиновники отвечали перед петербургскими. Первый «главноуправляющий», Александр Дондуков-Корсаков, раньше служил в Закавказье под Михаилом Воронцовым: в 1890 году его сменил граф Шереметев, и в 1896 году новый император Николай II назначил генерала Григория Голицына, который в 1904 году, раненный армянскими террористами, ушел в оставку. Никто из этих трех правителей не мог или не хотел справляться с должностью: последний и самый некомпетентный из них, Голицын, принял предложение императора только при условии, что в Тбилиси его будет сопровождать любовница. За эти двадцать с лишним лет из тбилисского управления убрали всех грузин, а в провинции главной задачей стало назначение полицейских чиновников, которым поручали истребление политических «преступников».
Попечитель Кавказского учебного округа, Кирилл Яновский, исключил грузинский и другие кавказские языки из программ всех школ, кроме некоторых приходских. На местном языке преподавали только для того, чтобы подготовить детей к русскоязычному обучению, так что детей, совсем не говорящих по-русски, учили преподаватели, говорившие по-русски плохо. Исключение из этих правил делали, когда считали нужным ослабить преобладание грузинского языка: поэтому в Западной Грузии начинающих детей обучали и церковную службу отправляли по-мингрельски, по-абхазски и по-свански. Грузины считали, что эти языки годятся только для частного, семейного общения и что введение грамотности, особенно на основе кириллицы, — коварная комбинация, цель которой — отчуждение и русификация западных провинций Грузии. Некоторые мингрелы, например Григол Дадиани, епископ Мингрелии и Гурии, с усердием переводили Священное Писание на мингрельский язык: не все мингрелы считали (и сегодня считают), что их язык должен в общественной сфере уступать грузинскому.
К 1898 году в Абхазии церковную службу чаще всего отправляли на церковно-славянском, а не на грузинском языке; в школах Абхазии и Самурзакано пользование грузинским языком было запрещено. Скорее из-за реакционной политики, нежели из-за революционной пропаганды, возмущенное грузинское общественное мнение заметно полевело. Даже старшие светила — Илья Чавчавадзе, Акаки Церетели, Николоз Николадзе — яростно обличали аристократов, сотрудничающих с правительством, например, генерала Багратиона-Мухранского; грузинские историки, назло русификаторам, начали восхвалять средневековое Грузинское царство.