Губернатор. Повесть и рассказы

Навстречу Еленучче выползает лучшая и самая верная подруга Мария: выходит из синей воды, а сама вся белая, как двухдневное отстоявшееся молоко. И волосы у нее такие густые и мягкие: блестят на солнце, как через золото, — и переливаются в них скользя серебряные, капризные полоски света. Так и бегут кругом, как ртуть, потому что в Марию ни с того ни с сего вселился бес радости и она шаром катается по горячему песку.

— Телеграфисты в подзорную трубу смотрят! — резонно говорит Еленучча.

Там, на верху противоположной горы, станция беспроволочного телеграфа. Бездельники телеграфисты, которым далеко оттуда сходить в город, сидят и от скуки целыми днями наводят трубы на дома, на сады, на аллеи, по которым ходят влюбленные, — и все знают, все секреты, все измены, все поцелуи.

— Ну и пусть! — задорно отвечает Мария, — И пусть! Экая важность! Ну и пусть смотрят!

Мария встает и важно-красивая идет по песку, словно желая, чтобы весь мир взглянул на нее в подзорную трубу.

— Пусть хоть посмотрят, — задорно говорит она и смеется.

Солнце, вода, радостные глаза подруг, — все это согревает заболевшую душу, и Еленучча чувствует, что не все потеряно, что если Мария считает себя красивой, то она, Еленучча, еще поспорит с русской синьорой.

Медленно, тоненькими пальчиками расстегивает пуговицы, падает белая рубашка на теплый песок, и небрежно отталкивает она в сторону свои белые туфли. Теплым ветром обдало всю, стало стыдно, замолчали подруги, и невольно, закрывая грудь руками, тихо и радостно засмеялась Еленучча.

Как царевна, отыскивающая Моисея, хочет ступить в воду Еленучча. Подуло с моря свежестью, и тело стало матовым, словно было вылеплено из размягченной слоновой кости. Еленучча чувствует на себе взгляды подруг и, кокетничая под этими взглядами, пальчиками ног касается только самого краешка моря: холодно, и сама собой нога отдергивается назад.

— Холодно! — говорит Еленучча и делает на груди руки крестом, точно защищаясь.

— Смелее, Елену! — кричат в нетерпении девочки.

И видно, и чувствует это Еленучча: они хотят, чтобы она скорее вошла в воду. Есть у них тайная боль, что она красивее всех, — и Еленучча желает еще продлить этот момент и опять, чуть отступя, осторожно касается воды пальчиками уже другой ноги.

А кто-то из подруг, не зная, к чему придраться, говорит тоном фальшивого соболезнования:

— Ах, Еленучча, как подвязки натерли тебе ногу! На теле — как два красных обруча. Это некрасиво, Еленучча!

— Ах, некрасиво? — И Еленучча, словно желая наказать обидчиц, прямо, как в пропасть, па смерть, с прервавшимся дыханием, бросается в воду, чувствует, как что-то жадное, холодное, словно лед, и враждебное — сразу и цепко схватило ее в свои лапы, как пропадает сознание, как перестает биться сердце, как трудно вздохнуть, — и все это брызжет, лезет в рот, в нос, в уши, и невозможно что-нибудь теперь поделать, — и сами собою взмахивают и разбивают воду быстрые, загребающие руки, не чувствуя силы, отдаваясь на волю судьбы.

Волосы, волосы замочила Еленучча! — слышит она подруг.

И тогда только она чувствует, что нога ее может коснуться дна, а дно мягкое, как тесто, — приятно стать на него, приятно очнуться от холода, увидеть на горе — маленький городок, на небе — солнце.

— Еленучча! Не выставляй на солнце мокрого лица! Нехорошо! — кричат подруги.

Эти девочки завистливо влюблены в нее. Даже на Марию, кажется, нельзя положиться. Некому рассказать, что делается на душе.

— Экая важность! — далеко запрятывая свои мысли, отвечает Еленучча. — Дома вымоем еще раз.

Она знает, что хороши ее волосы, что темным, широко расплывающимся покрывалом текут они теперь по воде, и это красиво: белое тело, темные волосы и синяя вода.

Бурная радость рождается в душе, и, порывисто дыша, закрыв глаза, Еленучча снова бьет ладонями воду и, переворачиваясь, плывет в просторе, где более крупные волны, и далеко слышен ее хрупкий, рассыпчатый смех.

Может быть, кто-нибудь видит с горы?

И, как стая дельфинов, плывут за ней подруги, и смеются, и кричат какие-то только им одним понятные девические слова.

Потемневшими, сухими глазами посматривают на них с дальних лодок суровые рыбаки, и плохо держатся в их руках тяжелые сети, и не клеится обычный веселый разговор: потускнели и кажутся длинными слова.

— Мария! За мной! — кричит Еленучча, — Не отстань, милая!

— Я здесь, Елену! — отвечает, запыхавшись, Мария. — Но разве за тобой уплывешь?

— Елену! — предупреждает какая-то трусиха. — Осторожнее! Не уходи далеко! Вчера здесь видели акулу.

— А, пусть! — беззаботно отвечает Еленучча: волосы совсем вымокли, и теперь она — совсем девочка, совсем школьница, — и далеко куда-то отошла печаль, такая великая с утра.

IX

Пошла домой гладко причесанная, с усилившимся румянцем. Навстречу идут иностранцы: целая толпа мужчин и женщин, с фотографическими аппаратами, в низко опущенных шляпах, вместо жилетов — широкие пояса. Увидели ее — замолчали, как но команде, и потом, вслед, сразу же заговорили, и в тоне их голосов, в тоне их голосов, в тоне их слов, непонятных и смешных, слышались восторженные ноты.