Гудериан

Гудериана все больше беспокоило функционирование высшего руководства. Он начал сомневаться в фюрере, хотя был далеко не первым, кого посещали подобные мысли. Например, Эрвин Роммель потерял веру в Гитлера еще в ноябре 1942 года. Тогда фюрер запретил ему оставить позиции у Эль-Аламейна, хотя англичане уже прорвали немецкую оборону. После этих ненужных потерь Роммель открыто высказал критику в адрес Гитлера, за что и был отозван из Африки. Он поставил фюрера в довольно затруднительное положение, поскольку тот был вынужден держать любимца пропагандистов на глазах у публики. Роммель получил синекуру – работу в личном штабе фюрера, а затем ему поручили составить план на случай капитуляции Италии. Однако Роммель опять разочаровал Гитлера, предложив покинуть Италию и организовать оборону южной Германии в Альпах. По этой причине Роммеля не назначили главнокомандующим германскими войсками в Италии. Вместо него на этот пост был назначен Альберт Кессельринг из люфтваффе, отличавшийся большей послушностью.

Все эти вещи Гудериан интерпретировал по-своему, связав их с еще одной страшной ошибкой, которую готовился совершить Гитлер, – плохо подготовленным контрнаступлением под Киевом в ноябре. 9 ноября в день, когда Гитлер предложил эту операцию, Гудериан написал Гретель письмо, в котором ясно выразил свои дурные предчувствия. Говоря о серьезности положения на фронте и том факте, что «…понимание ситуации не поспевает за ее развитием, в результате это приводит к запаздыванию в принятии решений», он продолжал:

«Не могу сказать, как долго еще продержусь на своем посту в подобных обстоятельствах. Я не очень оптимистичен. Когда я думаю о том, что Роммелю пришлось сдать командование своей группой армий только из-за того, что дал правильный совет… тогда мне не остается надеяться на лучшую участь. Тем не менее, в этот час считаю обязанностью выразить свое критическое отношение, дабы не нести ответственность за то, что войска брошены на произвол судьбы. Потом я никогда бы не простил себе этого. Скрести пальцы, чтобы все было хорошо».

Это был тот же дух Бартенштейна 1919 года, чувства человека, решившего пожертвовать собой ради дела родной страны. Кому-то может показаться, что Гудериан не очень-то спешил занять эту позицию (спустя целый год после Роммеля), однако следует заметить, что Роммель, прежде чем потерять веру, страдал, находясь в прямом подчинении у Гитлера в течение 18 месяцев, в то время как Гудериану, чтобы достичь подобного состояния, потребовалось всего 6 месяцев. Вполне правомерно сравнение между Роммелем и Гудерианом. Оба в силу своих чрезвычайных боевых достижений пользовались огромной популярностью в народе, оба, каждый по-своему, были фотогеничны и представляли собой благодатную тему для пропагандистов, никто из них не возражал против того, чтобы быть в центре всеобщего внимания. Однако Роммель по части дальновидности, организаторских и административных способностей значительно уступал Гудериану. До войны, как говорит Рональд Левин в своей книге «Роммель как военачальник»: «Его послужной список… является примером постоянного, но типичного продвижения по служебной лестнице». И действительно, Роммель никогда не смог бы выдвинуть и осуществить идею, подобную созданию танковых войск, во всем ее многообразии, когда понадобилось умение вести переговоры. Он не получил подготовку генштабиста и проводил операции гораздо более рискованные, чем Гудериан. Разумеется, оба прекрасно могли разглядеть возможности, открывавшиеся на поле боя, и были великолепными тактиками, хотя лучше подготовленный Гудериан более тщательно просчитывал шансы и, пытаясь добиться своего в ходе различных переговоров, развил навыки дипломата. Когда необходимо, мог проявить терпение и пойти на уступки или выждать более подходящий момент. Однажды Гудериан с грустью и иронией сказал о Роммеле (которым восхищался): «Он всегда хотел идти своей дорогой». Их объединяли одни и те же идеалы, пруссака и шваба, полное согласие в том, что касалось воинской присяги и чести, критика в адрес Гитлера (хотя Роммель был в этом куда более жестким). Однако оба были против его насильственного смещения. Оба напрочь отвергали идею политического убийства.