Гул (СИ)

Маленький Геннадий пытался писать свою собственную книгу, свой, если угодно, роман, правда в своей же собственной голове (мысль, о написании чего-либо ручкой на бумаге его тогда не посещала вовсе). Его никогда не покидало непреодолимое желание структурировать, удобным образом разбив на группы, все немногочисленные обрезки мысленной киноплёнки в единый фильм, представляя себе, воссозданным его - трудно было бы понять почему - в толстом, красном книжном переплёте, с обложкой, украшенной размашистой росписью автора.

Ему, каждый день, ближе к вечеру - а было это, пожалуй, чаще всего летом - мечталось закончить первый томик своего бесконечного, как виделось Гене тогда, романа. Но вот уже на следующее утро, он принимался переписывать некоторые из глав (а то и всю книгу) сначала. Ведь это так безрадостно - сознавать, что один этап жизни, не самый плохой, как пришлось бы заметить после, подошёл к концу - перед глазами начинали медленно плыть титры, в голове занималась печальная, заунывная мелодия, а ещё этот августовский вечер - закат, уводивший багровое солнце за кромку иссиня - чёрной гребёнки соснового леса, самые спокойные, но с тем же и самые бурные за весь день волны на местной реке Пехорке. Становилось так невыносимо жалко, толи себя, а толи будущего читателя, что расстроился бы окончанию книги (обязательно расстроился бы - прочитанная книга всегда вызывает лёгкую, с кислым послевкусием, печаль). Кто знает, вполне себе может быть, что продолжения никогда не последовало бы, а с тем же не последовало бы новых томов романа. И так - изо дня в день... Людей, незнакомых себе, маленький Гена наблюдал крайне редко, разве только на прогулках, предпринимавшихся его мамой - Алевтиной Александровной Гришиной - каждодневно, в утренние часы (обучение Геннадия происходило, обыкновенно, после полудня). В случаях подобных путешествий, Гена оказывался, довольно часто, свидетелем бесед сердитых аксакалов, конвоирующих небольшой скверик городка "Б", одетых, по обыкновению своему, в клетчатые пиджаки и светло-серые четырёх - частные береты, соединявшиеся одной только лишь пуговицей, чьи разговоры всегда представляли что - то вроде:

- ...раньше, то, что было, не сравнить...

- ...так время другое было...

-... другое...

-...пусть бедно жили, но дружно...

-...это да...

-...двери не запирали...

-... а то ж! Так ведь чего запить - это сейчас залезть могут, а тогда нет...

-...о, так чего ж залезать то было - всем денег хватало...

-...всем, это да...

-...это теперь на пенсию ничего не купишь...

-... да что пенсия, сейчас и работы нет...

-...нет, никакой...

-...во! А раньше всем место было, потому что образование какое было ...

-...это да...

-...и продукты настоящие были...

-...это точно, помню, как ходили, пятого апреля ждали, чтоб молоко свежее взять...

-...и мясо трёх сортов было, и масло брали, сливочное я имею в виду...

- ...вот...

И не смотря на то, что беседы эти ни в чём не переменялись из раза в раз, интонация закрепляющего будто - бы весь разговор "вот" изменялась с завидной частотой, а сам диалог, невзирая на согласие во многом двух оппонентов слышался всегда каким-то надменным спором.