Гуляйполе

Промышленник между тем направился к багажному вагону, откуда поездные носильщики в форменных фартуках, с бляхами на груди, уже выносили несколько тяжелых, заграничной работы заводских ящиков с крупными надписями по-немецки и по-русски: «Обращаться с осторожностью», «Мануфактурное производство заводов “Зингер”». Вокзальный жандарм в кепи на французский манер, украшенном отливающим на закатном солнце орлом, бросил взгляд на господина, на ящики и проследовал мимо.

А господин с сигарой как будто только сейчас заметил компанию подростков.

– Эй, огольцы! – басовито крикнул он. – Кто хочет заработать?

– Я поторгуюсь, – предложил Федос. – А вы пидождить пока там, под тополями.

– Эх! – раздосадованно сбил картуз набок Семенюта. – Ладно. Иди.

Федос тут же оказался возле господина.

– Ящички пиднесты? – спросил он, примеряясь к грузу. – Три… пять… шисть ящикив? Три рубли-с.

– У вас, однако, и цены!

– Це ще й дешево.

– Три рубля! Надо же!

– Но-но, дядя! Попридержи коня! – уже начал сердиться Федос.

– Грабитель! Капиталист! – Господин рассмеялся, приблизился к пареньку и негромко, но уже знакомым голосом приказал: – Зови хлопцев, Федос! Да побыстрее!

Федос даже рот открыл от изумления. Но постарался скрыть радость, коротко, в два пальца, свистнул.

– Дурной, чи шо? – рассердился Семенюта и не тронулся с места.

– Та то ж Антони! – толкнул его в бок сообразительный Шмерко. – Багаж приехал!

…Хлопцы, как муравьи, облепили ящики, весело потащили их за палисадник, к пристанционной площади. Рослые Шаровский и Щусь несли каждый по ящику. Тощенький Тимош Лашкевич еле ковылял с саквояжиком, который тоже, видать, был нелегок. Семенюта шел сзади, покрикивая на хлопцев, как артельщик.

На площади их ждали две телеги. Свалив груз в кузова, они уселись сами…

И лишь вдали от станции господин наконец избавился от бороды, усов, сбил пудру с «посеребренных сединой» волос – и стал Вольдемаром Антони. Обнялся с Семенютой, с Федосом, приветливо махнул рукой остальным.

– Ну, рассказывайте, что у нас тут творится?

– Махно арестован, – сообщил главную новость Семенюта. – Допрашивают крепко. Молчит.

Тень пробежала по лицу Антони:

– В Александровске?.. Там мастера.

Еще засветло они добрались до хутора Тернового, состоявшего из одной-единственной крытой соломой хаты, клуни и обнесенного лозовым плетнем гусятника. Здесь хозяйничал, как в отдельном государстве, селянин Трохим Бойко. Ящики занесли в клуню, Федос нетерпеливо сбил крышку с одного из них.

– Только осторожно! – предупредил Антони.

Под слоем промасленной бумаги и картона оказались черные, похожие на консервные банки, цилиндры с длинными деревянными ручками.

– Бомбы, – пояснил Антони. – Новейшие. Германское изобретение. Капсюльные…

Он открыл саквояж, извлек оттуда одну из деревянных коробок с изображением сигары, где, как оказалось, лежали рядком, каждый в своем гнездышке, поблескивающие медной желтизной запалы.

– Без этих штучек бомба не взорвется. Ввинчиваешь в бомбу. Дергаешь за шнурок и кидаешь куда надо. Через четыре секунды… шенерфиндунг! – ввернул немецкое словцо Вольдемар.

Федос, взяв гранату за длинную деревянную рукоять, взвесил ее на руке.

– Таку заразу я шагов на сто кыну, – сказал он.

Пооткрывали и другие ящики. Там было иное оружие. Все в смазке.

– Карабины «манлихер»… Пистолеты «манлихер»… – перечислял Вольдемар.

– И як это все удалось достать? – восторгался Семенюта.

Антони улыбался. Он любил такие моменты, когда оказывался в центре внимания.

– По правде говоря, там, за кордоном, даже рады заработать на нашей революции. Провезти сложно, а достать – не очень… Давайте очищать смазку! В дороге я раз десять «смазывал».

– Не побоялысь открывать ящики? – изумился Шаровский.

– В переносном смысле. Австрийскую пограничную стражу «смазывал», потом российскую, таможню одну, таможню другую, кондукторов, грузчиков, даже шпика одного, уж очень он интересовался, что в ящиках. Правда, того я по-другому «смазал»: турнул с поезда.

Вольдемару ответили дружным смехом.

– Трохим! – приоткрыв дверь клуни, позвал Семенюта. – Давай какие-небудь тряпки! – И в радостном волнении потер руки. – Добро! От эт-то добро! Тепер раздать бы его в надежные руки.

– Так в чем же дело? – спросил Антони.

– Ну, не тут же будем роздавать. Перевезем в Туркменовку. Хутор большой, и народ там дружный. Сагитированный, «злой». Земли хотят! В случай чого – не выдадут… И Трохим пускай живет спокойно. Будет у нас как эта… как конспиративна квартира.

Скрипели возы. Когда в сумерках они подъезжали к хутору Туркменовка, лошади, почуяв жилье, заржали, подняли лай собаки.

В сарае при свете «летучей мыши» Семенюта и Федос стали раздавать оружие селянам.

– Нам в Межиричи хоть штук десять ружжов надо б, – попросил сивоусый селянин. – И ще чогось. Може, револьверт?..

– Хватит и шести карабинов, – отрезал Семенюта. – Другим не достанется.

– Так мы тильки для ученых… котори солдатчину пройшлы, – не унимался сивоусый.

Его оттеснил малорослый, с задубевшим лицом пахарь: