Гуляйполе

Возница указал кнутовищем на фигуры двух косарей. Приглядевшись, остальные закивали головами.

Линейка свернула на узкую, малоторную дорогу. Поехала по ней. У небольшой копенки свежескошенной травы ездоки заметили одежду, глечик с водой…

Близ косарей линейка остановилась. Один из ездоков соскочил на землю, потянулся и пошел по покосу, с крестьянской старательностью переступая через валки срезанной травы. Шел не к братьям, а к копне, где лежала одежда.

Нестор напряженно наблюдал за ним. Но спокойный, свойский вид селянина, его неторопливая походка не предвещали ничего недоброго.

– Не скажете, землячки, як тут покорочше до имения пана Яки… – Кучер еще не успел задать вопрос, а какое-то звериное чутье уже подсказало Нестору, что сейчас произойдет. Не выпуская из рук косу, он бегом бросился к копенке.

Но тот, с линейки, оказался проворнее. Он тоже побежал и в несколько прыжков, опередив Нестора, оказался возле одежды. Поднял ее, ощутил непривычную тяжесть. Вытряхнул на скошенную траву револьвер.

Нестор, подбегая, замахнулся косой:

– Одийды! Зарижу!

«Селянин» выхватил из-под рубахи наган, направил на хлопца:

– У меня смерть свинцова… Нестор Махно! Сдавайся!

Подбежали и остальные трое.

Нестор с косой в руке затравленно смотрел на обступавших его людей.

– Не пидходь! – сказал он угрожающе. Лежащий на траве револьвер словно магнитом притягивал его взгляд. Схватить бы, и еще неизвестно, чья бы взяла.

Но один из приехавших: коренастый, жилистый, ловкий – быстро наклонился, поднял с травы кольт, сунул себе за пояс. Остальные, заметив, что Нестор на какое-то мгновение замешкался, одновременно сзади и с боков навалились на него, заломили руки.

– За шо вы його? – спросил подбежавший Омельян.

– Иди, иди, солдат, – ответил тот, что был с наганом. – Он знае, за шо! А твое дело инвалидное.

Они повели Нестора к линейке. Нестор зашелся в надсадном кашле…

У линейки они деловито связали ему руки.

– Ты матери не спеши сообчать, – попросил Нестор Омельяна. – Хай лышний день в спокое пожыве.

Вытирая слезящийся глаз, Омельян смотрел, как линейка, поднимая легкую пыль, скрывалась вдали…

Бескрайняя степь колыхалась в мареве. Жаворонок трепетал в небе, привязанный к земле ниточкой своей незамысловатой, но неизъяснимо сладкой для человеческого уха песни. Тишь, покой, безлюдье. Дикое поле вмиг поменяло свой облик, как это случалось тысячи раз.

Часть вторая

Глава восемнадцатая

В тюремной кузне коваль заковывал Нестора в кандалы. Сначала заклепал браслеты на запястьях, затем принялся за ноги.

Нестор был весь в синяках и кровоподтеках. Видно, над ним хорошо поработали и в Гуляйполе, и здесь, в Александровске. При каждом ударе молота о наковальню он морщился от боли.

– Не спишы, дядя! Тыхише! Больно…

Кузнец не обращал внимания на просьбы Нестора, его лицо было бесстрастным. Для него это была обыденная работа, с теми же чувствами он в дни своей молодости подковывал панских коней. Увесистый молоток стучал по приложенным к наковальне закраинам кандального обода.

Стражник, стоявший рядом с Нестором, усмехнулся:

– Ничого, ты ще радый будеш, шо больно. Больно – значить живый.

Закончив работу, кузнец сложил в железный ящик молоток и другие инструменты и стал мыть руки под чугунным умывальником.

Махно попробовал шагнуть. Это оказалось непросто. Короткие, стесняющие движения цепи связывали его руки и ноги, и между ними сверху вниз была протянута еще одна цепь, которая заставляла даже маленького ростом Нестора сгибаться.

Второй шаг, третий… Махно пошатнулся. Стражник его поддержал.

– Ничого, научишься, – сказал он. – В цепях кажный человек, як дитё, заново учится ходыть… Только, видать, тоби недолго ходыть осталось. Не горюй.

Четвертый шаг, пятый… Звон железа.

Дверь за Нестором закрылась, и он очутился в той самой камере, где не так давно уже успел побывать. И лица знакомые: Мандолина, Сало…

Все обитатели камеры смотрели на Нестора, на его кандалы. В эту камеру узников в цепях помещали не часто. Мандолина даже присвистнули:

– Тю! Шоб мои очи повылазили! Кнокаю, быстро же ты отлетался… Сало, ослобони топчанок!

Тучный Сало быстро собрал свои пожитки и покинул лежак.

Махно, гремя железом, неуклюже добрался до топчана и обессиленно свалился на него. Мандолина присел рядом.

– Окольцовали, значить, пташечку? Большое уважение! – Он наклонился к уху Нестора: – Ты хоть тумазишь, чего? Похоже, тебе до цього готовлять… – Мандолина сделал выразительный жест, показывающий петлю на шее. – Видать, ты им добре в борщ насцал, раз они до тебя с таким почетом. – Он смотрел на знакомца с укоризной и восхищением. – А мог бы купыть себе волю. Ну, кинул бы им всё «рыжьё», шо в карете махнул… А карет с «рыжьем» багато. Другую бы пошарпав.

Нестор не ответил. Лежал в своих кандалах, глядел в потолок.

Мандолина только вздохнул: никак не получалось у него разговорить Нестора. Потом, желая отвлечь его от тяжких дум, спросил:

– Слышь, я тебе ще не говорил, за шо меня Мандолиной кличут? А от за это…