Гуляйполе

– Сичас, сичас, – давился Шаровский, теперь уже не чаем, а накопившимися слезами. Ласковый голос исправника действовал на него сильнее угроз.

– Ничего, не торопись… Ты вон коржик не доел. Хороший коржик, с маком. Я тоже такие люблю.

Петру очень хотелось помочь доброму человеку. Он с трудом проглотил остаток коржика.

– Я не хотив! Это все Семенюта. И ще Антони. Вольдемар Антони – вин не наш, не гуляйпольский…

– Ты не спеши. По порядочку. Вот Семенюта. Как его звать, где работает? – С ласковой беседы исправник умело повернул на допрос.

Глава семнадцатая

Под вечер вся махновская ватага собралась в хатке, которую когда-то снимал Антони. Надо было обсудить произошедшее, продумать, как жить и действовать дальше.

Задернув занавески на окнах, Семенюта зажег лампу. Неяркий свет выхватил из темноты юные взволнованные лица. Кто сидел на полу, кто на лавках, кто на покинутой хозяином небрежно застланной кровати.

Семенюта оглядел парней, спросил:

– А где Каретник? И Шаровского не вижу.

– Каретник обещав прийты, – ответил Федос. – А Шаровский исчез. Мабуть, десь у родичей спрятався…

– Вольдемара Генриховича шось не видать? – спросил Хшива из дальнего сумеречного угла комнаты.

И все загомонили:

– Де Вольдемар? Чого його хата пуста? Де вин?

Семенюта после некоторой паузы с наигранной бодростью ответил:

– Вольдемар Генрихович отлучился на важное задание. Человек он, сами знаете, не простой. Революционер, анархист. Ему доручено поднимать людей на революцию в другом месте.

Нестор молчал. Сидел, ссутулившись, спрятав лицо. Ему не хотелось врать. Он слушал, как Андрей изворачивается. Конечно, в такой момент, когда всюду карательные отряды, знать правду хлопцам нельзя. Запаникуют. Пострадает дело. Махно постигал азбуку революции: правда хороша лишь тогда, когда она не во вред делу. Если она способна пригасить порыв, ее следует заменить ложью. Или умолчанием.

Но сам он врать не хотел. Бедный Андрюха!

…Солдаты в сумерках прокрадывались среди вишневых деревьев. Вдали была видна хата, в которой проживал Антони.

Зеркало бросало на стену зайчик. Он высвечивал литографию, изображавшую осеннюю украинскую степь. Со скирдами соломы, с волами. Идиллическая картинка. Другого освещения, кроме этого зайчика, в хате не было.

– Шо я вам хотел сказать, браты мои! Революция пошла на спад. Сами видите, як душат, топят в крови! – прозвучал в сумеречной комнате звонкий голос Семенюты.

Серьезные, задумчивые лица парней. Прошло не так много времени с тех пор, когда они обносили сады и на лето нанимались к помещикам подпасками. Но как изменились хлопцы! Как повзрослели! Нестор ощущал это. Он и сам изменился. Тюрьма, допросы, побои – добрая школа.

– Настало время показать, шо мы не вода на ветру, – сказал Семенюта. – Подует ветер – гуляет волна, нет ветра – тишина и покой.

– У нас в сели народ прямо говорыть: наделалы хлопци шуму и розбиглысь по своим норам. Отдали нас карателям, – бросил упрек Марко Левадный.

…А солдаты между тем, с винтовками наперевес, все ближе и ближе подбирались к хате Антони. Окружали ее.

– Есть такая мысль: снова проявить себя, – продолжил Семенюта. – Может, не в самом Гуляйполе: тут войска много. А по хуторам… Они, конечно, бросят туда войска, оголят Гуляйполе. Тогда мы тут ударим, по тому ж пану Данилевскому чи по полицейской управе. Шоб люды знали, шо мы есть. Шоб не отчаювались!..

Махно оживился, поднял голову. Это дело! Сидеть и молча переживать – не по нему. Стрелять, действовать!

– Скажы слово, – прошептал ему Тимош Лашкевич. – Хочеться знать, шо ты думаешь.

– У нас у всех одни думки. Ты скажы!

– Не, – приятель с грустью посмотрел на Нестора. – Я не оратор!

…Семка Каретник торопливо шел по тропинке, ведущей к хате Антони. Опаздывал. И на повороте едва не напоролся на солдата. Тот наблюдал за домом и не заметил застывшего сзади Каретника.

Семка, приникнув к деревцу, стал разбираться в происходящем. Увидел неподалеку еще одного солдата. Слева – двух полицейских. В одном из них, как ему показалось, узнал Якима Лепетченка.

Солдаты продолжали окружать хату Антони…

Решившись, Каретник обогнул движущихся к дому солдат. Прополз по высокой траве вдоль тына к кустам бузины, которые росли у самого порога хаты. Пробрался сквозь густую зелень и оказался у двери…

Солдаты были уже совсем близко. Еще минута – и кольцо сожмется…

…Зажгли в хате лампу. Семенюта продолжал говорить:

– И ще одна задача. По мере возможности высвобождать арестованных селян. Кого в Катеринослав отвезли, до тех не дотянемся. А хто в Александровске, тут можно постараться…

Распахнулась дверь, и в хату ввалился Каретник:

– Сыдыте? Дозоры не выставылы? А воны нас уже окружылы.

– Хто?

– Полиция, солдаты.

Семенюта бросился к окну, приподнял занавеску. И тут же над его головой разлетелось стекло, с потолка посыпалась глина. Отпрянув от окна, он спросил у Каретника:

– Сколько их там?

– Багато. Чоловик тридцать. Може, больше.

Вдребезги разбилось еще одно стекло. Пуля с мягким стуком впилась в противоположную стену.

– Гаси лампу! – прошипел Федос Нестору.

– Не спешы! – ответил Нестор. – Посвиты сюда!