Гуляйполе

– Рассмотрев в выездном присутствии Особого выездного военно-окружного суда… руководствуясь статьями сто тридцать четвертой и двести семидесятой уголовного уложения… – звучал голос судьи. Высокий и тощий, как жердь, полковник Стробенко скороговоркой читал приговор, проглатывая фразы, но изредка, в наиболее важных, по его мнению, местах, замедлял речь, как бы подчеркивая значимость произносимых им слов: —…а также статьи четырнадцатой и семнадцатой разъяснений по Особому положению, введенному в округе… в ходе расследования за принадлежность к бандитскому сообществу, а также за организацию оного, поставившего целью своей деятельности путем угроз, насилия и посягательства на жизнь и личную безопасность, похищения имущества учреждений и частных лиц…

Для публики стояли два ряда массивных скамеек. Публика здесь собралась особая: армейские, казачьи, полицейские и жандармские офицеры.

Приговор выслушивали, как и положено, стоя.

– …а также за участие в убийствах и покушениях на оные, в том числе на лиц правительственных учреждений и чинов полиции… Особый военно-окружной суд в лице полковника военно-юридического ведомства Стробенко, штабс-капитанов Трюхина, Мануйлова и… э-э… адвоката Сендеровича постановляет: приговорить…

С арестантов по случаю торжественного дня или же для приличия сняли кандалы, и теперь они, теснясь за железной решеткой, почесывали зудящие раны и потертости, оставленные железом. Здесь были Махно, Хшива, еще несколько гуляйпольских и александровских хлопцев.

– А де Шаровский? – спросил Нестор у Хшивы. – Не бачу Шаровского! Он же с намы був!

– Шо, не понимаеш? – усмехаясь уголком рта, откликнулся Хшива. – Заплатили ему свободой.

– А ну замолкните! – зашипел на них один из конвоиров.

Нестор услышал свою фамилию, произнесенную прокурором:

– …Махно Нестора Иванова, крестьянина села Гуляйполе, православного вероисповедания… – Судья сделал паузу, встретился взглядом с Нестором и первым отвел глаза. Он увидел перед собой загнанного волчонка, но не сломленного, преисполненного ненавистью, и торопливо закончил прерванную фразу: —…к смертной казни через повешение…

Судья оторвался от листов приговора, ему захотелось еще раз взглянуть на непокорного осужденного. Как воспринял он приговор? Даже секретарь и дисциплинированные младшие чины военного присутствия, приподняв перьевые ручки, уставились на маленького, желтолицего, со спутанными волосами Махно. И офицеры тоже, словно по команде, повернули к нему головы.

Но Нестор даже не шевельнулся. Приговор как будто не касался его вовсе.

– …Хшиву Шмерко Шмулева, – продолжил судья, – крестьянина колонии Нововитебская, иудейского вероисповедания… к смертной казни через повешение…

Нестор положил руку на плечо товарища. Он уже не слушал судью. И Шмерко – еврей Шмерко, от которого судья ждал какой угодно реакции, только не этой – усмехался.

Совсем близко, на бульваре, под напором ветра раскачивались ветки деревьев, скреблись в стекла больших окон зала окружного суда. Перелетали с места на место птицы. Серебрилась под солнцем листва. Там была жизнь…

– …к смертной казни через повешение…

– …к смертной казни…

Судьи покидали зал. Уходили посетители. Стоял тихий и печальный гомон, как на похоронах.

Адвокат подошел к клетке. В его походке чувствовалась военная выправка. Он нашел взглядом Нестора, спросил:

– Махно! Подавать прошение о помиловании на высочайшее имя намерены?

– Не, – ответил Нестор.

– Подумайте хорошенько. Это единственная возможность… У вас самые отягчающие статьи.

Махно молчал.

Адвокат перевел взгляд на Шмерко:

– А вы?

– Не будем переводить бумагу, – сухо ответил Шмерко.

– Учтите! – Адвокат обратился уже ко всем осужденным. – Сейчас, на людях, при друзьях, у вас одно настроение. Вы – герои. Потом оно станет иным. Но будет поздно. Вас рассадят по одиночкам… Прошение – это как-никак надежда. Всяко бывает!

Но осужденные молчали.

…Тюремщики втолкнули Нестора в камеру размером не больше карцера, но с кроватью, ведром с водой и парашей в углу. Под потолком маленькое зарешеченное окошко. Стены в пятнах плесени и влаги. В сумерках эти пятна чем-то напоминали фигурки людей.

– И долго мне тут? – спросил Нестор у надзирателя.

– А шо, дуже спешишь?

– Чим скорише, тим лучше.

Один из надзирателей усмехнулся. Второй, помягче характером, объяснил:

– Пятьдесят два дни. Такый закон. Но нияких свиданий, ниякой переписки. Все! Считай, шо ты уже мертвый.

Железная дверь закрылась. Прогремели запоры.

– Четырнадцатый на месте! – гулко разнеслись слова тюремщика по коридору.

…Евдокия Матвеевна, враз постаревшая, сгорбившаяся в свои сорок пять лет, шла по улице Гуляйполя. По случаю важного для нее дня она приоделась, но платок на ней был черный, траурный. В руке – кошелка.

Ее догнала Настя, как всегда, при любой погоде, босоногая. Она тоже держала в руках кошелочку, только поменьше.

– Ба Дуся, можно, и я з вамы? – попросила она.

– Ни, Настя, – сурово ответила Евдокия Матвеевна. – Я по сурьезному делу.

– Та я знаю. До пысаря нашого, до Хилиппа Самсоныча…

– И хто тебе все докладае, егоза?

– Та чула… Я все чую, ба Дуся. Так можно?