Гуляйполе

Рука императора застыла над прошением Евдокии Матвеевны. Перо приблизилось к листку, нависло над ним и вновь отодвинулось. Наконец, словно преодолев колебания, император вывел четкую, беглую, похожую на вязь, фразу: «Заменить смертную казнь…» На несколько мгновений перо вновь нерешительно зависло над бумагой. Ох, нелегко давались самодержцу решения. Хотел было написать «на двадцать пять лет каторжных работ». Вроде и много, но ведь и половины не отсидит, как его выпустят. Вон какое жалостливое письмо, даже его растрогало. Особенно фотография! А не выпустят, так сам сбежит. И снова возьмется за старое… Нет, нет! Прочь жалость! Император твердо закончил фразу: «…на бессрочную каторгу». И поставил монаршую всесильную подпись.

Впервые самодержец увидел эту фамилию – Махно. Увидел – и забыл. Фамилия как фамилия. Знать бы ему тогда, кого он от смерти спас. Но он этого никогда не узнает…

В тесной камере екатеринославской тюрьмы тусклый свет пробивался сквозь крошечное окошко наверху. Нестор вскочил, будто и не спал. Серое солдатское одеяло сползло с железной кровати, где вместо матраса лежали голые доски. Окунул голову в ведро с водой, вытерся ладонями.

Луч солнца замер на темной, с пятнами плесени, стене. Осветил кем-то нацарапанные и небрежно затертые, замазанные краской надписи. Стояла глухая тишина.

Но вот послышались шаги, скрип и грохот засовов, сонные голоса надзирателей.

– Куды батюшку?

– В седьму.

– Дохтор приехали?

– Приедуть… они завсегда точно приезжають…

Снова наступила тишина.

Потом опять загремел засов, заскрипела дверь. Шаги нескольких человек. И громкий голос Хшивы Шмерко:

– Товариши! Нестор! Ты чуешь меня? Прощай, Нестор! Не скучай тут пока… мы ще…

Крики Шмерко оборвались.

Махно забарабанил в дверь кулаками:

– Гады! Гады! – На уголках его рта запузырилась пена.

Где-то вдали вновь раздались скрип и лязганье запоров, послышались невнятные голоса. Спустя несколько минут голоса донеслись уже из тюремного двора.

Нестор пытался передвинуть кровать к окну, но она была вмурована в цемент. Его отчаянные потуги оказались тщетными. Тогда он оторвал доску от лежака, приставил ее к стене и стал слушать.

– Руки-то стягны ему покрепше.

– Та он квелый.

– Стягны, стягны!..

– Давай, давай, любчик, становись на подставочку… От так!.. Митька! Де мешок?

– А хрест? Хрест надо поднесты…

– Якый к бесу хрест! Вин же другого споведания.

– Ваше благородие! Все готово!..

– Давай!..

Послышался стук падающей на камни деревянной подставки. И тишина. Тяжелая, зловещая.

Нестор бросился к железной двери, начал в исступлении биться об нее головой, словно хотел протаранить. Кровь смешивалась со слезами, заливала лицо.

Наконец дверь открылась. Нестор, обессилев, вывалился на руки надзирателя. Это был тот самый тюремщик, что объяснял Нестору «порядок» при поселении в камеру.

Обхватив руками Нестора, он отволок его к кровати. Увидев оторванную от лежака доску, сердито бросил арестанта на каменный пол. Плеснул из ведра на лицо, обтер какой-то серой тряпицей. Нестор открыл глаза.

– Чого вы… чого по одному вишаете? – хрипло, тяжело дыша, спросил он. – Чого измываетесь?

– Такый порядок, – пробормотал надзиратель. – Вместе оно, конечно, веселее було б. Разом не так страшно, ясна речь. Но такый порядок… – Вернув на место доску, он переложил Нестора на кровать и набросил на него одеяло. – От, накрыйсь. И лежы соби. Живый сьодни – и слава Богу. Он метелык— всго один день живе, а и тому радый… Ты Богу помолысь, оно и полегчае. Бог кому день дае, а кому цилый вик. Од нього все…

Нестор, не мигая, смотрел в потолок.

В кабинете начальника екатеринославской тюрьмы, кроме хозяина, сидели еще судья Стробенко и полковник-прокурор.

– Господа, я получив предписание с Одессы од генерал-губернатора про замену смертного наказания бессрочной каторгой цьому… э-э… Нестору Махно, – сказал лысый, с длинным лошадиным лицом начальник тюрьмы. Говорил он с сильным украинским акцентом. Был он местный, выдвинувшийся в офицеры из надзирателей. «Мужлан» с точки зрения ученых юристов.

– Потрясающе! – поморщился судья Стробенко. – На нем кровь нескольких человек… Он убивает, а мы милуем. И во что это выльется? Я решительно протестую.

– Свой решительный протест вы можете употребить для домашнього пользования. Указание зверху… – И начальник тюрьмы сделал движение затылком, как бы намекая на висящий над его головой портрет императора.

Возразить было трудно.

Начальник тюрьмы встал во весь свой внушительный рост, частично заслонив портрет.

– Но генерал-губернатор советуе подержать цього преступника в камере смертников ще какоесь время, не объявляя про помилование. Пускай потомится. Это будет ему хорошым наказанием. Чи, може, у вас имеються якие-то возражения?

Судья и прокурор склонили головы в знак согласия.

В тюремное окошко проник бледный свет утра.

Опять зазвучали в коридоре шаги и голоса. Осунувшийся, взлохмаченный, с ввалившимися глазами, Нестор раскачивался, сидя на досках кровати. Он просидел так всю ночь.

Кого-то повели по коридору.