Гуляйполе

Странный город – революционная Москва. Митинги, разговоры, споры. И над всем этим – колокольный звон. Мерные и редкие удары. То ли благовест к богослужению, то ли печаль по кому-то усопшему. Церквей – что тюльпанов в новороссийской весенней степи.

В скверике Махно прибился к довольно большой толпе, окружившей человека, взобравшегося на замолкший до тепла фонтан. Кудлатый, бородатый, захлебывающийся словами оратор положил одну руку на грудь мраморной нимфы, а другой махал в воздухе, подкрепляя свои мысли замысловатыми движениями. Махно узнал в ораторе Исака Шомпера. Когда успел?

– Граждане ныне вольной России! Не дайте обмануть себя ложными посулами свободы, равенства и братства! Не забывайте, что с этими же лозунгами французская революция привела к кровавой императорской власти Наполеона… Всеобщая амнистия, отмена цензуры, беспрепятственность стачек, собраний, союзов, партий – это робкие шаги к полной, истинной свободе, которую даст человеку лишь анархия! Ибо только анархия навсегда освободит человека от страшных пут, которыми связывают нас долг, семья, религия, деньги!..

– Больно умно талдычит жидок, – заметил мастеровой в кожаной кепке, закуривая папироску и толкая в бок свою подругу. – Слышь, Тонька… А заместо денег, значит, чего?

– Ты брось эти словечки! Ну, насчет жидов! – угрюмо оборвал его матрос. – Жидов больше нету, а есть граждане еврейской национальности. А говорит он в самую точку. Ежели хозяев не будет, значит, и денег не будет. Правильно говорит.

– Да мы чего! – оробел мастеровой. – Не будет, так и не будет. Мы к им не шибко привыкшие.

– Да, и любовь станет свободной! – продолжал выкрикивать Спиноза. – Брак будет заключаться без участия церкви и государства… и так же расторгаться! Вот вы, гражданин и гражданка! – Палец Шомпера отыскал среди собравшихся мастерового и его подругу. – Вы молоды, красивы, свободны! Разве вы против неподневольной, яркой, лебединой любви?

– Во как загнул! – отозвался мастеровой и вновь толкнул подругу в бок. – Ты как, Тонька, насчет лебединой?

Тоня смутилась и уткнулась носом в платочек, скрывая лицо.

Шомпер между тем уперся близоруким взглядом в Нестора, но не узнал сокамерника в солдатике с черными очками. Махно протиснулся поближе.

– Вот перед вами слепой солдат, страдалец несправедливой войны, жертва царизма! – продолжал Шомпер, направляя палец на Махно. – Он уже не увидит свободу, но он почувствует ее всем сердцем! Заря новой жизни будет светить и ему!

Махно оказался совсем близко от Шомпера, дернул его за штанину:

– Слазьте, Исак Матвеич! Дайте другим покричать!

– Нестор, ты? – ахнул Шомпер. – Ну не признал, прости!..

Неподалеку они нашли небольшой, но уютный трактир, в котором и в это нищенское время в меню значились щи, кровяная колбаса и вобла, а из напитков тайно, из-под стойки, подавали кальвадос. Слово для России было неведомое и даже загадочное, а потому особо привлекало внимание пьющего народа. По вкусу напиток напоминал смесь денатурата с гуталином. Но все же при сухом законе – алкоголь. В ценнике, для инспекторов, его обозначали как «гишпанский лимонад».

Присели в нешумном уголке. Нестор снял очки, и Шомпер радостно сказал:

– Ну вот! Теперь узнаю.

– Вы хоть домой наведались? Чи сразу – на митинги? – улыбнулся Нестор.

Исак Матвеевич выпил кальвадосу и размяк.

– Был… Пока я мучился в тюрьме, моя Нина променяла меня на пожарного, – поочередно вытирая слезящиеся глаза и нос, всхлипывая, стал рассказывать Шомпер. – Его каска висит в моей прихожей как сияющий символ пошлости. Теперь у меня нет ни Нины, ни квартиры, но… – Шомпер гордо вскинул голову, – тем ярче мое ощущение свободы!

– Где же жить будешь, Исак Матвеич? – спросил Нестор. Сочувствие заставило его перейти на «ты».

– В клубе Союза анархистов, на Дмитровке. Присоединяйся, Нестор! Там хорошо! Беседы текут… ну, как у нас в камере.

Нестор хмыкнул.

– А может, поедем до нас, на Украину? – спросил он. – Далась тебе эта Москва. А у нас будешь первым человеком. Там таких, как ты, ораторов нету. Наши заслушаются. Мы, хлеборобы, со словами не очень. А сейчас такое время, шо слова нужны! Соловьиное время!.. – Он глядел, как Шомпер жадно хлебал оловянной ложкой жиденькие щи, усеивая капустной лапшой бороду, и продолжал: – Нам бы про землю понять… як взять ее? Як анархическую власть на селе установить? Шоб и анархия, и новый порядок – все разом. На одной грядке… Ты бы, Исак Матвеич, зажигав людей своими речами, а я при тебе дело бы делав…

– Дело, Нестор, будет делаться здесь, в Москве! – категорически заявил Шомпер, насытившись. – Здесь столица анархии! Петроград что! Холодный город, чиновничий. А Москва, она горячая, вольнолюбивая! Отсюда свет анархии распространится на всю Россию. И на твои края тоже.

– Да это як знать. – Махно хитро сощурился. – А может, столица анархии будет именно у нас, в Гуляйполе?

Шомпер тихонько, прикрывая ладонью рот, страдающий отсутствием нескольких зубов, засмеялся:

– О, прекрасные мечты!..

На улице они обнялись.

– Свидимся ли? – спросил Шомпер, плача. – Куда нас революция занесет?