Гулящая

Хотя в саду уже было много людей, народ все еще продолжал прибывать. Явились и приезжие. С важным видом выступают дворянские и земские столпы, жмурясь от непривычного яркого света, в сопровождении многочисленной свиты прихлебателей и поклонников. Встречаясь со своими давними городскими приятелями, с которыми им смолоду пришлось вместе служить, они удивленно оглядывают друг друга.

— Неужели это вы, Иван Петрович?

— Он самый. А вы, простите, кто будете?

— Неужели не узнаете? Сидор Тимофеевич.

— Сидор Тимофеевич! Боже мой!..

И старые приятели обнимаются, целуются… Начинаются разговоры о житье-бытье. Вспоминают прошлое, смеются, вздыхают… Чего только не было!.. Всюду шум, гам, крики, стук.

Но вот снова заиграл полковой оркестр. Резкими и высокими звуками заливались флейты и кларнеты; протяжно гудели трубы и фаготы; звонко бьют литавры; турецкий барабан стонет и ухает. Все смешалось — и звуки музыки и говор, и шарканье ног, — ничего не разберешь — все гудит, трещит, лязгает, завывает, точно зимняя метель. А народу набралось всюду — и на веранде, и в темных аллеях парка, и в глухих углах — видимо-невидимо.

Умолк оркестр. Отчетливей слышен людской говор. Сидящие за столами торопят официантов скорей подавать. Одни пьют чай, другие толпятся у киосков, где торгуют пивом; третьи пошли в буфет выпить водки. Просторней стало на дорожках. Столпы тихо беседуют.

— Что такое? Только и слышно: интересы крестьянства… интересы крестьянства того требуют… Да разве все дело в крестьянстве? Разве исторические судьбы государства им создавались?… Это черт знает что такое! Если мы, культурные элементы, не выступим вперед и не заговорим о диком разгуле демагогии, что же тогда ожидает государство? Оно потонет, должно потонуть в разливе самой страшной революции. Мы должны стоять на страже и предупредить!.. — глухо говорил столп.

— Но позвольте. Чего же вы хотите? — перебил его низенький щуплый человек в широкополой соломенной шляпе, закрывавшей густой тенью все его лицо. — Ведь это одни только общие места, которые мы уже около десяти лет слышим из уст охранителей! Вы определенно формулируйте свои желания.

— Извольте, — грубым голосом начал столп, бросив презрительный взгляд на маленького человека. — Во-первых, мы требуем, чтобы нас выслушали, а для этого необходимо дать нам преобладающее значение хотя бы в таком незначительном органе самоуправления, как земство. Помилуйте: не только в уездных управах избраны председателями полуграмотные писаря, эти истинные пиявки народные, но и в губернскую управу втиснули членом какого-то ремесленника.

— Вы, значит, признаете недостаточным такое самоуправление? Желали бы большего?… Английская конституция с ее лордами вас привлекает?

Столп что-то грубо загудел в ответ и вскоре скрылся вместе со своим собеседником в темной гуще акаций, скрывавших глухую тропинку.

— А слышали. Слышали? Наш-то Колесник за сорок тысяч имение купил. Вот она новая земская деятельность… строительство гатей, плотин, мостов!..

— Да, да!.. Нам необходимо принять меры… стать в боевое положение. И так уже долго мирволили всяким либеральным влияниям. Вы слышали проект нашего губернского предводителя дворянства? Государственного ума человек! Нам нужно его поддержать. Он все проведет!

Другая пара тоже скрылась под акациями.

— Чего ж эта бестия Штемберг тянет? Не подпустил ли жучка? — раздался охрипший голос из беседки.

— А что?

— Объявил, шельма: арфистки будут. Что же он их до сих пор не показывает? Давай, братцы, вызовем Штемберга.

И через минуту раздались громкие хлопки.

— Штемберга! Штемберга!.. Что же это он, чертов сын! Где его арфистки?… Арфисток подавай! Арфисток! Го-го-го! Го-го-го! — заревело сразу несколько голосов, грубых и визгливых.

Народ так и хлынул к беседке. Что там случилось? Среди толпы замелькали металлические пуговицы и жгуты полицейских мундиров.

— Позвольте, господа! Позвольте! Дайте дорогу! — расталкивая людей, покрикивал частный пристав.

— Господа! Прошу вас не скандальничать! — обратился он к сидевшим в беседке.

— Проваливай!.. Штемберга!

— Господа! Прошу не кричать!

— А-а… Федор Гаврилович! Наше вам! Просим покорно, заходите… Выпьем, брат! — подойдя к приставу, крикнул высоченный бородатый купец и одним махом втащил пристава в беседку.

Крик там затих, слышался только неясный говор и отдельные возгласы:

— Выпьем! Наливай, брат!

Народ начал расходиться; слуги, целой стаей бросившиеся к беседке, когда оттуда донесся крик, начали расходиться. Один только худощавый и не очень опрятно одетый пан стоял около беседки и смотрел на пьяное гульбище. Его высокая фигура сгорбилась, жиденькие рыжеватые бакенбарды свисали космами с впалых щек; концы их уже поседели; запавшие глаза сурово глядели из-под торчавших бровей. Заложив руки за спину и опершись на высокий парусиновый зонт, он точно ждал кого-то. Немного спустя из беседки вышел пристав, красный как рак.

— Федор Гаврилович! — бросился к нему пан.

Пристав остановился, вытаращив глаза.

— Кажется, я не ошибся? Имею честь говорить с Федором Гавриловичем Кнышем? — сказал пан.