Гулящая

— Что ж ты вздыхаешь? Разве тебе нехорошо? А мы — слава тебе Господи… Старый двор продали, новый дом построили. Выкупные уплатили, да еще землицы прикупили. Грех Бога гневить, живем — не тужим. И люди нас уважают. Карпа ктитором выбрали. Слава Богу! Хозяйство — полная чаша! Луг этот мы арендовали. Карпо занят пчелами, так я поехала за косарями, присмотреть. Миколка в школу ходит — у нас теперь и школа есть. Уже умеет читать и писать. Советовали и Оленку в школу отдать, и Карпо хотел, а я подумала: на что ей эта грамота? Теперь много этих грамотеев, а есть им нечего. Пусть лучше приучается к хозяйству. У нас и без грамоты дела много: всех обмыть, обшить, накормить. В хозяйстве так: не присмотришь на грош, а потеряешь на рубль. Что же ты молчишь? Ты плачешь! Голубка моя! — Одарка обняла Христю и приласкала ее.

— Пойдем погуляем, — тихо сказала Христя.

— Пойдем, голубка! Если б ты знала, как я рада тебя видеть! Кылына! Не пора кашу снимать?

— Еще не успела, — ответила Кылына.

— Ну, ну! Смотри же! Чтоб косари не сказали: вот хозяйки — и каши не умеют сварить. А ты, Оленка, посиди тут, шитьем займись. Только гляди, чтобы матери потом не пришлось все распороть. Мы скоро вернемся, — говорила Одарка.

— Ну рассказывай, Христя, — сказала она, когда они отошли от костра. — Ничего не утаивай. Ты знаешь, что я тебя как родную сестру люблю. Горпына всем разболтала, что ты была в церкви, и просит: «Не говорите Федору. Как призналась, что она — Христя, так будто острый нож в сердце мне всадила. Я сразу тогда подумала: это она за моим Федором пришла!» А в селе, как узнали про тебя, стали говорить: «Ничего, видно, верой и правдой Колеснику служит, что в такие шелка ее нарядил». Одни завидуют, другие ругают. А я думаю: как можно другого судить? Про себя никто дурного не скажет. Может, думаю, беда ее заставила эти шелка надеть, может, если б можно было вернуть прошлое, человек бы дал руку свою отрезать, только бы оно вернулось.

Одарка весело болтала, а Христя, с трудом поспевая за ней, шла с низко опущенной головой.

— Отчего ж ты отстаешь, Христя? Ты снова плачешь? Неужто тебе и в самом деле так плохо?

Христя тяжело вздохнула.

— Что мне сказать тебе? Ты сама все хорошо знаешь. Такая тоска меня душит. После того как я побывала в Марьяновке и своими глазами увидела, как люди живут, не найду себе покоя. Все люди как люди, есть у них о ком заботиться, что-то красит их жизнь, а у меня нет ничего. У других счастье рядом, а меня от него отделяет пропасть. И вижу я его, манит оно меня. Да вот никак не найду перехода. И, кажется, вовек не найти мне. Так и буду слоняться, пока не свалюсь в эту пропасть.

— Что-то не пойму я, Христя, о чем ты речь ведешь, о чем тоскуешь?

— Тебе это трудно понять, Одарка. У тебя муж, семья. А у меня только одни шелковые тряпки, чтобы другим было приятно смотреть. И никто меня не спросит: по душе ли они мне?

— Значит, ты горюешь о том, что у тебя нет своего хозяйства и семьи? — спросила Одарка.

— Нет, нет… — Христя замахала на нее руками. — О том, что нет у меня пристанища на белом свете.

— Да ты ведь живешь — дай Бог всякому: и сыта, и в тепле, и обута, и одета.

Христя словно не слышала доводов Одарки.

— Нет ничего родного, близкого, что согревало бы сердце. Нет такого, о чем бы я могла сказать: это мое и никто его у меня не отнимет. Все чужие, и я всем чужая. Как птица, у которой нет пары, носится от дерева к дереву, чтобы укрыться темной ночью в чужом гнезде, так и я… Разве это жизнь? Разве об этом я мечтала?

Одарка задумалась.

— И как вспомню все это, — продолжала Христя, — не знаю, куда мне деться. Куда бежать? Где спрятаться?

— Никуда ты не убежишь от самой себя, нигде не спрячешься, — тихо сказала Одарка.

— Что ж мне делать, Одарка? Как быть? — с отчаянием спросила Христя. — Раньше я об этом совсем не думала. А теперь из головы не выходит! Не наваждение ли это? У нас есть бабка Оришка. Страшная такая. Сразу мне ведьмой показалась. Предсказывает, что меня большое горе ждет. И с того времени нет мне покоя. Не она ли наслала на меня эту напасть?

— Бог его знает, Христя. Может, и она. Бывает дурной глаз, бывает и слово лихое. Зачем же ты держишь эту бабку в доме? Разве ее нельзя отослать?

— А как это сделать?

— Как? Сказала бы своему старику. Неужто он тебя не послушает? Говорят же, что он в тебе души не чает.

Христя задумалась. Некоторое время они шли молча. Вдруг позади послышались торопливые шаги.

— Мама! Мама! — раздался детский крик.

Одарка и Христя повернулись. Прямо к ним во весь дух мчался хлопчик. Волосы у него растрепались, глаза горели.

— Вот и Миколка, — сказала Одарка. — Выспался, сынок? Что же ты не поздороваешься с тетей Христей? Поклонись ей.

Миколка подбежал к Христе. Та поцеловала его.

— Какой большой! И не узнать.

— А я вас сразу узнал, — сказал Миколка.

— Не постарела?

— Ничуть.

Одарка довольно усмехнулась.

— О, ты у меня умница! Только не надо без шапки бегать по солнцепеку.

— А учитель сказал, что бегать полезно для здоровья, а барчуки потому такие бледные и вялые, что боятся солнца.

Одарка снова засмеялась.