Гулящая

Темная фигура поднялась с нар.

Христя увидела высокую женщину с расплывшимся, обрюзгшим лицом и заспанными глазами.

— Марина! — подавив вздох, испуганно повторила Христя.

— Я, я, Марина, — сказала та, приблизившись к Христе.

— Не узнаешь меня? — спросила Христя.

— Кто же вы будете?

— Христю не знаешь?

Глаза Марины широко раскрылись.

— Христя! Тебя и не узнать, совсем барыня!

— А почему у тебя так темно, грязно?

— Вот так приходится жить. Все пропил проклятый. Все до нитки, и сам спился. А ты откуда?

— Проездом. Остановилась дня на два. Насилу нашла тебя.

— Спасибо, что не забыла. Садись же, садись. Вот, у стола, не бойся, там чисто. Вчера вытерла, — сказала Марина, видя, что Христя с опаской озирается.

Наконец Христя села.

— Давно ты сюда забралась? — спросила она.

— С трудом нашла эту конуру; здесь, того и гляди, задавит тебя. Разве можно было с ним жить? Сколько мы этих квартир переменили. Вот переедем, день-два — ничего. А там, как запьет, хозяин и гонит. Беда, Христя, с таким мужем. Кабы знала, лучше бы с последним нищим связалась, чем с ним.

— А где ж он теперь?

— Где? В больнице. В губернию отвезли. Насилу допросилась, чтобы его взяли. Ты, говорят, жена, сама и вези. А на какие деньги? Он ведь все пропил. До того допился, что глянуть страшно: оборванный, чуть не голый, весь трясется, глаза на лоб лезут, заговаривается, Господи! Так я с ним намучилась, что слов не найду.

Христя молча сидела у стола. Ей казалось, что вот-вот распахнется дверь и войдет страшный, обезумевший Довбня.

Дверь действительно раскрылась, и вошел высоченного роста солдат. Голова его чуть не касалась потолка, руки — как крючья, лицо — продолговатое, рябое.

— Марина Трофимовна! Наше вам! — сказал солдат, протягивая Марине руку. Та, приветливо улыбнувшись, подала ему свою, и солдат так ее сжал, что Марина подскочила от боли и ударила его изо всей силы по плечу. Солдат громко засмеялся.

— Чтоб тебя черти так жали! — ругала его Марина.

— Ничего-с. Это здорово! — сказал солдат, садясь на другом конце стола против Христи.

Она пугливо посмотрела на гостя и подумала: «Тут, видно, босяцкий притон».

— А это что у тебя за барышня? — спросил солдат.

— Это моя подруга, а не барышня.

— Понимаем-с. Наше вам, — сказал он, протягивая Христе руку.

Та боязливо подала свою.

— Бойтесь! Вот это ручка. Беленькая, пухленькая, — любовался он, слегка поглаживая руку Христи шершавой ладонью

— А позвольте спросить. Вы где ж находитесь? Здесь или проездом?

— Проездом, — ответила Христя.

— При должности какой состоите или гулящая?

Христя остолбенела от этих слов; она вся скорчилась от неожиданности.

— Ну, и понес! — крикнула Марина. — Тебе какое дело? Молчи!

— Не извольте гневаться, Мария Трофимовна. Я, значит, все доподлинно желаю знать.

— Скоро состаришься, если все знать будешь.

— А вот у нас в роте фельдфебель всегда говорит: «Все знать — самый раз!»

— Так это у вас. А у людей не так.

— У солдат всегда лучше, чем где-либо. Ничаго своего, одна душа, да и ту кому отдашь на сохранение.

Марина глубоко вздохнула.

— Ты ж кому свою препоручил — Богу или черту? — спросила она, смеясь.

— Зачем Богу? Богу еще успеем, а черт к нашему брату не пристает. Вот к молодушке какой — самый раз!

— У вас все молодушки на уме, кто ж нас, старых, приголубит? — спросила Марина.

— Старым бабам помирать надо, а молодушкам — песни петь да солдат любить.

— За что?

— Как за что? За то, что солдат — сиротинушка. Один на чужой стороне.

— Красиво поешь. Ангельский голосок, а душа чертова.

— Опять чертова. Эх, едят нас мухи! Разве с бабами можно говорить об этих материях? У бабы волос долог, да ум короток. Вот что я тебе скажу.

— Это почему же?

— А так. Вот пример, пришла к тебе гостья, подруга твоя. Нет того, чтобы, примерно, в шиночек за водочкой сбегать… гуся жареного или барашка из печи вынуть… Все на столе — пей и ешь, любезная подруга! А ты вот соловья баснями кормишь.

— Да что поделаешь, коли нечем, — грустно сказала Марина.

— А нет — так и скажи. Тогда с тебя и не спросят. Вот у меня в кармане осталась завалящая копейка. На! Тащи! — сказал солдат, вынул двугривенный и брякнул им о стол.

— Нет, нет, — вскрикнула Христя. — Бога ради, не надо! Я ничего не хочу. Спасибо вам. Я только пришла проведать подругу.

— Ну, может, кто другой хочет, — сказал солдат, сунув монету Марине.

Та покорно взяла деньги, накинула платок на голову и ушла. Христе стало не по себе.

— Хорошая баба Марина, — сказал солдат. — Вот только муж у нее лихой. У, лихой!

— А был такой смирный.

— Да, смирный-то он смирный. Только больно много зашибает. Небу жарко! Ну, а тогда уж не знает, что делает. На меня однажды с ножом бросился. Не увернись я — так бы насквозь и проколол.

— За что же он так рассердился на вас?

— Как тебе сказать? Ни за что. Первое — он всегда пьяный. Как его любить жене? А второе — я их квартирант. Ну, вот он и начал ревновать ее ко мне.

В это время вернулась Марина с бутылкой водки и буханкой хлеба в руках.

— Все про того ирода говорите? — сказала Марина, выкладывая свои покупки на стол. — Осточертел он мне, лучше не вспоминайте.