Гулящая

Колесник долго молчал в глубоком раздумье.

— Добрая душа у тебя, Христя, — сказал он потом. — Пожалуй, ты права. Хоть кому-нибудь добро сделать, и то хорошо! Кирило! — крикнул он.

Кирило словно из-под земли появился.

— Вот что, — сказал ему Колесник. — Завтра или послезавтра я уеду. Там с слобожан следует мне триста рублей. Так собери их и скажи, что я прощаю им этот долг. Вовку и Кравченко передай, что огороды и пруд остаются за слобожанами.

Кирило, не веря своим ушам, растерянно глядел то на Колесника, то на Христю.

— Скажи им, — продолжал Колесник, — пока я жив, все останется по-старому. А не станет меня, может, вспомнят добрым словом, может, кто помолится за меня.

— А деньги как за аренду, что Вовк и Кравченко заплатили? — спросил Кирило.

— Деньги я верну, — сказала Христя и побежала в светлицу.

— Погоди. Пусть они у тебя останутся. Выручишь с хозяйства, Кирило, вернешь, а не то — из города пришлю, немного погодя.

Кирило радостно сказал:

— Вот это по-Божьему!

— Так понимаешь. Когда я поеду, сообщишь им. Скажи им, пусть и за Христю помолятся.

— За что? Разве это мое?

— Тссс… — зашикал на нее Колесник и махнул Кирилу рукой.

Тот, поклонившись, вышел из комнаты. А Колесник подошел к Христе, обнял ее, поцеловал и сказал:

— За ум и за сердце!

У Христи радостно засветились глаза.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Два дня спустя Колесник и Христя уехали. Никогда она себя не чувствовала такой счастливой, как в эти дни. Ожила, расцвела, словно снова на свет родилась. И Колесник кажется ей красивым да приветливым, и люди такими добрыми и сердечными. На что уж Оришка неприятна (Кирило ей рассказал о распоряжении Колесника), и та ей казалась не такой страшной, как раньше. Христя подарила ей свой платок.

— Носите на здоровье и вспоминайте меня! — сказала Христя, не заметив, что бабка чуть не вырвала у нее платок из рук и даже не поблагодарила.

Она не замечала, что Кирило с ней так ласков, как с дочерью, в глаза заглядывает, чуть не молится на нее. Христя и ему подарила шелковый платочек на кисет.

Кирило, не помня себя от радости, поцеловал этот платок и сказал:

— Не стану я из этого платка кисет шить. А как умру, завещаю положить его со мной в гроб. Мне с ним и под землей легче будет лежать, он мне напомнит о доброте людской.

Колесник и Христя выехали после обеда. Слобожане собрались у дороги. Они, может, и во двор панский пошли бы, но Кирило строго-настрого запретил им там показываться. Только когда повозка спустилась с горы, Колесник заметил серую толпу; сняв шапки, люди низко кланялись. Дети побежали вдогонку по дороге.

— Кирило таки не выдержал, — сказал Колесник и отвернулся. А Христя, оборачиваясь с повозки, кланялась и улыбалась бегущей детворе. Еще долго не смолкал детский крик.

— Будет тебе с этими щенками возиться, — строго сказал Колесник, надевая на голову капюшон своего плаща. Христя, прикрывшись платком, притихла.

До самой Марьяновки ехали молча. Только слышался конский топот, грохот колес, понукание возницы и хлопанье кнута.

Солнце уже садилось, когда они въехали в Марьяновку. Оранжевое зарево подымалось над крышами, садами и огородами, а по земле стлались длинные тени, и в глухих закоулках сгущались сумерки. Тихо кругом, пыль стоит столбом и никак не уляжется. Издали доносится блеяние овец, где-то замычала корова, бугай заревел на все село, слышится приглушенный говор. Скоро зайдет солнце, ночная тень укроет землю, и все умолкнет до утренней зари.

Колесник сидел сгорбившись, ни на что не обращая внимания, а Христя жадно все разглядывала, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Каждая хата, каждый уголок были ей знакомы, напоминали о невозвратном прошлом. Все тут было дорого ей. Только шинок на том месте, где раньше была ее хата, навевал горькие думы. Она поспешно отвернулась, чтобы не видеть его.

Когда они выехали в поле, солнце уже село. Только на горизонте подымалось еще закатное зарево, его багровые отсветы блестели на низко нависших тучах, а все вокруг тонуло в вечернем сумраке. На потемневшей синеве неба уже загорались звезды. Тихо кругом, только изредка доносится стрекотание кузнечика или крик перепела. Да кони быстро перебирают ногами, и грохочут колеса по сухой дороге.

— Если б ты знала, — каким-то чужим голосом произнес Колесник, — как мне не хочется ехать в этот проклятый город.

Христя молчала.

— И так каждый раз. Едешь, словно на казнь.

— Почему?

— Эх! — Колесник тяжело вздохнул. — И почему не суждено человеку жить так, как ему хочется? Каждый раз, когда он даже чувствует себя счастливым, в каком-то глухом уголке сердца зарождается томительное предчувствие беды и отравляет его счастье. Зачем это?

Христя молчала, не зная, что ему ответить.