Гулящая

— Ладно, не будем. Потчуй-ка гостью, — сказал солдат.

— Я не пью. Спасибо вам, — поблагодарила Христя, когда Марина поднесла ей чарку.

— Ну, как хочешь, — сказала та и быстро осушила чарку. — А горилка хороша. Выпили б.

— Да что же, раз не пьют? — сказал солдат. — Ну, и не надо. Я за нее выпью.

Он выпил, крякнул и налил другую.

Христя еще посидела немного, с грустью глядя, как постепенно хмелели Марина и солдат, потом решительно поднялась, попрощалась и ушла.

— Нос задираешь, — сказала Марина. — Ну, и убирайся к черту!

— А бабенка ядреная! — сказал солдат.

— Думаешь, порядочная? Такая же шлюха, как и все.

— Значит, наш брат Савва! Эх, едят ее мухи!

И солдат хлопнул Марину по спине. Та, изгибаясь, стукнула его кулаком между лопаток.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В тот же вечер Христя и Колесник уехали в губернский город. Всю дорогу он был грустным и неразговорчивым. Христя думала о Довбне, Марине и тоже сидела молча.

Приехали к вечеру следующего дня; Колесник сразу ушел на свою половину и заперся. У Христи заныло сердце от тревожного предчувствия. Она долго не спала, думая о Колеснике. Верно, немало пришлось ему выслушать нареканий от жены. Недаром у него такое тяжелое настроение. Христе казалось, что Колесник должен позвать ее, она и сама порывалась идти к нему, — может быть, он расскажет ей о своих бедствиях, и ему легче станет. Но каждый раз ее останавливало опасение: а если он утомился с дороги и спит?… Пусть уж завтра. Так она и уснула. А Колесник…

Поставив свечу на ночном столике у изголовья, он лег на спину, грустно оглядывая комнату. По темным обоям стен сновали тени, тускло отсвечивал белый потолок. В желтоватом сумраке навязчивые мысли Колесника воплощались в какие-то неясные видения. Из темных углов они глядели на него с пугающей таинственностью. Вот его отец — высокий круглолицый мясник, которому низко кланяются все городские мещане. А там — мать, бойкая торговка, болтливая, говорит, точно горохом сыплет, и все притчами да поговорками, которых у нее было целый ворох на все случае жизни. Что ни скажет Петро Колесник, никто лучше его не придумает, а послушать толстую Василину останавливались не раз и паны на базаре, удивляясь, откуда у нее такие слова берутся. Все диву давались, глядя на эту удачливую пару. И умны, и живут в ладу, и сына единственного учат в школе, где и панские дети учатся. «Дома баловаться будет, а к делу приучать его — еще рано», — говорил отец. «И правда, кто за ним дома присматривать будет? Ты — на бойне, я — в лавке», — добавляла мать. Маленький Костя рос один, без присмотра, как дерево в степи. Он не знал материнской ласки, да и видел ее изредка. «Матери дома нет, матери некогда», — постоянно слышал он от кухарки, заменявшей ему няньку. А отец только прикрикивал на него. Страшно ему, когда он вспомнит свои детские годы. Родители казались ему теперь бессердечными людьми, которых ничего не интересовало, кроме бойни и базара. От отца и матери он только и слышал разговоры о таксе на мясо и торговле. А люди с завистью говорили о них: «Вот кто наживается и богатеет». Жизнь показывала ему с самого детства только свои непривлекательные стороны, не будила в нем сочувствия к людям, сеяла в его душе недоверие и зависть.