Гулящая

- Из новых, значит! Уж эти мне новые! Ничего никогда не видал, дела никакого не знает, а критиковать - давай! Слышали: корреспондент объявился... Описал всю нашу управу.

- Ну! - в один голос воскликнули Рубец и Кныш.

- Да-а. Там такого наплел - страсть! Обо всех, обо всех накатал... Я-то ничего; я старый капитан, обстрелянный, меня этим не проймешь; а вот другие возмущаются. Председатель говорит: непременно нужно в редакцию писать - кто такой, да в суд жаловаться. На свежую воду вывести!

- Может, это и наш. А что вы думаете! Может, и наш,- высказал догадку Антон Петрович.

- Нет,- успокоил Селезнев.-Учителишка есть такой. Новый учителишка прибыл; низенький, черненький, плюгавенький. Вот на него говорят. По крайней мере почтмейстер говорил, что он какую-то рукопись отсылал в редакцию. Да черт с ним совсем! Когда же в карты? - крикнул Селезнев.

- Сейчас, сейчас! Пистина Ивановна! Христя! А где же столик?

Христя вынесла столик, за нею вышла и Пистина Ивановна.

- Столик в сад, в беседку,- распоряжался Антон Петрович.- Да прикажи, Писточка, свечей туда; хорошо бы на другой столик - водочки, закусочки.

- Прощайте, Антон Петрович,- поднявшись, стал откланиваться Колесник.

- Прощайте.

- Ну, так как же: можем мы надеяться?

Антон Петрович поморщился.

- Не знаю. Говорю вам - как голова,- ответил он уклончиво.

- Нет, уж вы нас не забудьте! - просил Колесник и стал что-то шептать ему на ухо.

- Хорошо, хорошо! Приходите завтра в думу,- торопливо ответил Рубец.

Колесник раскланялся со всеми и, грузно ступая, пошел через комнаты.

- Вот еще принесла нелегкая! Мужик мужиком, а ты сиди с ним, разговаривай,- жаловался Антон Петрович.

- А в шею! - крикнул Селезнев.

- Видно, о таксе шел разговор? - спросил Кныш.

- Да так, обо всем понемножку,- замял Рубец.

- Ну, идем, идем,- сказал Селезнев, спускаясь с крыльца в сад.

За ним неторопливо последовал Кныш, а за Кнышом - хозяин. Вскоре они скрылись в темной гуще молодого сада. В небольшой беседке посреди сада на раскрытом ломберном столе уже горели две свечи, освещая и стол, на котором лежали две колоды карт, и темные уголки беседки. Селезнев первый вбежал туда, схватил карты и начал быстро тасовать их.

- Живей! Живей! - звал он Кныша и Рубца, которые шли неторопливо, беседуя о саде.

Кныш удивлялся, что фрукты так хорошо уродились, когда все жалуются на недород. Рубец уверял, что жалуются больше от жадности; рассказывал, когда какой дичок посадил, какую делал прививку, как окулировал.

- Готово! - крикнул Селезнев, когда они подошли к беседке.

- Ну, и настойчивый вы человек, капитан! Не дадите и поговорить,сказал, входя, Рубец.

- О чем там еще калякать, когда дело ожидает? Прошу карты брать, чья сдача?

- Да дайте же хоть присесть. Ну, и горячая вы голова! На войне тоже так наступали? - спросил Кныш.

- А-а, пардону уже просите? Пардону, а? Ну, бог с вами! Вот моя дама,открыв карту, сказал Селезнев.

Кныш и Рубец тоже открыли по карте. Сдавать пришлось Кнышу. Он взял одну колоду, перетасовал, снял, посмотрел на нижнюю карту и сразу же отодвинул колоду. Потом взял другую, снова перетасовал и снова снял.

- Ну, пошел ворожить! - сердился Селезнев.- Вся черная и баста! Я вас всех сегодня попарю! Ух, знатно попарю! Снимите, что ли?

- Да снимайте уж,- сказал Кныш, пододвигая к нему колоду, и начал сдавать.

В беседке стало тихо. Слышно было только, как ложились карты на стол, шурша на зеленом сукне.

- Раз! - сказал Кныш, рассматривая свои карты.

- Два! - тихо произнес Рубец.

- Три! - выпалил Селезнев.

- Бог с вами! Берите, берите! - сказали Кныш и Рубец.

И снова воцарилась тишина.

- Семь червей! - крикнул Селезнев.

- Вист! - сказал Кныш.

- Пас! - произнес Рубец.

- Откройте!

Рубец открыл карты.

- Без одной! - крикнул Селезнев, открывая и свои.

Кныш покраснел и сердито швырнул колоду, а Селезнев, улыбаясь, стал сдавать.

Тем временем в комнатах зажгли свет. В растворенных окнах весело заблестели огни, по стенам забегали тени, в комнатах засуетились люди.

- Марья! ты уж, пожалуйста, сегодня никуда не уходи,- стоя в дверях кухни, сказала Пистина Ивановна белолицей молодице с черными глазами, которая стояла перед вмазанным в стену зеркальцем и повязывала голову шелковым платком.- Видишь, гости... Надо хоть жаркое для них приготовить.

Марья замерла, слушая хозяйку. И вдруг как рванет платок с головы, как швырнет его на лавку. Черные блестящие волосы, как хмель, рассыпались по плечам, по лицу. Пистина Ивановна поскорее убралась в комнату.

- Да это черт знает что такое! - крикнула Марья, откидывая волосы на спину.- Да это сущая каторга! Ни отдыху, ни сроку. И до обеда работай, и после обеда работай, да еще на всю ночь становись к печи. Пошли они ко всем чертям! Что я, нанималась на такую работу? Они пьют, гуляют, а ты работай! Нет, не бывать этому: не хочу!

Расстроенная Марья в гневе опустилась на лавку. Христя застала ее растрепанную и огорченную.

- Что же вы, тетенька, не собираетесь? - ничего не подозревая, спрашивает она у Марьи.