Гулящая

Через полгода после этой бури была получена бумага: старый начальник Гриця увольняется в отставку, на его место назначается новый из столицы... Кто он такой? Что за человек? Молодой? Старый?.. Все так и обмерли и не сразу заговорили: такой ли, этакий ли, а без перемен дело не обойдется; старый ли, молодой ли, а перемены будут. К старому только легче приспособиться: будь только послушен и смирен - и живи себе, как у Христа за пазухой. Иной раз и отругает напрасно - смолчи: все обойдется. А молодой - напротив: и не кричит и не ругает: все тихо да мирно, а смотришь - и вышвырнул на улицу. Старики вздыхали потихоньку, сходились, шушукались, жалели прежнего начальника, охали да ждали, кого-то бог пошлет. Зато Гриць поднял голову: он стороной слышал, что начальник назначен из молодых, и ждал его, как манны небесной.

Но вот и начальник появился. Молодой, тихий, вежливый, с каждым любезно поговорит, каждого осторожно выспросит и все знает, как свои пять пальцев... Старики приуныли, да и было отчего: вскоре их и половины не осталось. На их место кое-кого вызвали из столицы, кое-кто тут же на месте нашелся, и все это были люди молодые, без заслуг. Пошли на службе другие порядки, началась иная жизнь.

Проценко вздохнул всей своей слабой грудью. Легко ему и служится и живется: есть у кого и по службе спросить, есть с кем и про посторонние дела потолковать. К тому же и новый начальник не сторонился подчиненных, как прежний: он часто приглашал их к себе побеседовать. Сойдутся они у него, потолкуют,- смотришь, то спектакль поставили в пользу бедных, то в пользу женских курсов музыкальный вечер устроили... Жизнь бьет ключом. Гриць жалел, что бросил учиться играть на скрипке, а на сцену выйти он боялся, да и таланта у него не было никакого. Он и напустил на себя черную меланхолию: глядя на него, подумаешь, да ему и праздник ваш не в праздник. Начальство как-то спросило: отчего это он так грустен. Другие ответили за него, мученик, мол. Как истый мученик, он молчал, ни с кем не хотел поделиться своим горем. "Так он мученик?" - спросило начальство так, как будто сказало: "Тогда зачем же его держать?" Все думали: пропал Проценко! Он сам перепугался больше, чем в ту жестокую бурю, которая задела и его. С уст его уже готовы были сорваться проклятия неосторожным товарищам, как вдруг его вызвали к начальству. Ни жив ни мертв явился он к нему.

- Вы хотите ехать в уезд?

Гриць безмолвствовал, только на побледневшем лице и в потухших глазах изобразилась покорность: как, мол, будет угодно вашему превосходительству.

- Хорошо,- коротко и строго произнесло начальство.- В NN открывается вакансия. Поезжайте!

Грицъ на радостях облетел весь город, всех своих знакомых. Одним он расписывал, как его принимало начальство, какое место предлагало, как он отказывался, а оно просило; другим шептал на ухо: это за наши страдания, за наши тяжкие муки. Недаром мы подставляли голову под топор. Не умрет дело наших отцов, не пропадет даром наш труд. На третий день Проценко выехал из губернского города с мыслью никогда не возвращаться в это проклятое место, где ему пришлось столько выстрадать, где было опорочено его доброе имя и едва не загублена его молодая жизнь. Веселый и разговорчивый, ехал он на новое место. С возницами болтал без умолку, выкая им и повергая их в изумление этим выканьем. Они не знали, что о нем и подумать. "Это не наш, видать, откуда-то издалека". Они даже хотели прокатить заезжего барина на славу, но староста охладил их пыл: не очень гони лошадей: невелика птица едет - знаем мы их, голоштанных!