Гулящая

Григорий Петрович еще захватил старые порядки на службе: начальник у него был большой взяточник и еще больший ненавистник свободы. Он любил, чтобы перед ним все трепетало и млело, падало ниц, клонило спину. Часто его голос гремел по большим палатам, чтобы только задать страху подчиненным. "Где страх - там и бог!"- говаривал он. С главного начальника брали пример начальники рангом пониже: каждый держал подчиненного на почтительном расстоянии. Над мелкой же сошкой измывались как хотели; за провинность снимали сапоги, заставляли дежурить по целым неделям, записывали, кто сколько раз выходил. Гриць и боялся этих порядков и ненавидел их. Проходя по улице, он увидел как-то целую толпу юношей-гимназистов, которые, окружив учителя, вели с ним непринужденный разговор, расспрашивая его обо всем. Не как начальник, а как старший сведущий товарищ отвечал учитель на их вопросы. Все они весело слушали его, смеялись, шутили. С завистью смотрел Гриць на толпу гимназистов... Там жизнь, только под синим мундиром бьется свободно сердце, а тут? Сердце его увядало, как только он обращал взор на свою чиновничью среду; ненависть поднималась в душе, находила тоска; молодая кровь закипала в жилах и ударяла в голову. Молодежь всегда любит свободу, всегда приносит в жизнь новые идеи, лелеет новые надежды,празднует свою весну... Для того чтобы образоваться, он, по совету товарищей-гимназистов, читал книги. В этих книгах говорилось о праве человека и о воле к завоеванию этого права; о животных и людях, о мире и его извечных законах. Гриць не читал, а пожирал эти книги, на лету схватывал все, что нес широкий поток печатного слова, набирался ума. Он как бы раздвоился, стал жить двойной жизнью: с одной стороны - это была постылая служба, которая давала ему хлеб насущный и гасила дух; с другой книги, умные разговоры в кругу молодежи, которые воодушевляли его. Но он не был по натуре ни сильным, ни стойким; он не принадлежал к числу тех, кто, избрав себе в жизни цель, служит ей до конца, готов восстать против всего света за свои идеалы, за свою веру; это - мужи доблести, это - воители! Он не был таким. По натуре он был человеком слабым, способным со всем примириться; он, как говорится, хотел упасть и не зашибиться, хотел, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Ему хотелось, чтобы и на службе были такие порядки и такие товарищеские отношения, как между гимназистами. А если этого нет - что ж поделаешь? Не переть же одному против всех?! Он мирился со своей судьбой; одним поддакивал, с другими отмалчивался, с молодежью смеялся над стариками, со стариками помалкивал. Все это было ему на пользу: молодежь причисляла его к своему лагерю, старики не трогали его, потому что он был смирен и тих. В двух враждующих лагерях всегда бывают такие люди; они служат и тем и другим и обманывают и тех и других. Пусть одни надеются, а другие не видят в нем врага - ему от этого и тепло и хорошо: ловись, рыбка, малая и большая!

Гриць, однако, и в этом не проявил способностей. То ли судьба о нем не порадела, то ли время его еще не пришло? Он не гнался за наживой. Ему милы были песни, танцы, игры; а так как молодежь в ту пору к этим забавам относилась с пренебрежением, как к занятию недостойному, то он, прогуляв всю ночь со стариками, наплясавшись и нахохотавшись до упаду с барышнями, на следующий день перед молодежью высмеивал эти песни, эти танцы. Он очень любил поговорить и посмеяться. От такой двойной жизни, от такого служения и тем и другим он становился скрытным, коварным. Чем он виноват? Жить всякому хочется; а он кто такой, чтобы ему жить не хотелось? Он человек маленький, раздавить его - раз плюнуть... родители - люди бедные... Которой рекой плыть, ту и воду пить... Пришлось гнуть спину, пришлось пресмыкаться. Да и то однажды он оказался на волосок от гибели.