Гумайюн-намэ. Басни и притчи востока

Но случайно тогда был именно день Зе’у, и эмир в силу старинного обычая отвечал просителю, что не только не может помочь ему, а даже принужден велеть отрубить ему голову. Услышав из уст самого Нумана свой смертный приговор, бедный араб побледнел, как смерть, и, дрожа всем телом, упал в обморок на землю.

Когда же спустя некоторое время он пришел в себя, то грустным голосом сказал эмиру:

— О высокий повелитель правоверных! у меня много детей, и я их, горемычных, оставил дома голодными. У них со вчерашнего дня еще не было ни крошки во рту, и теперь, мучась от голода, они с нетерпением ждут моего возвращения. Но судьба требует, чтобы я исчез с лица земли, и мне остается только смиренно и без всякого ропота покориться предначертаниям Всевышнего. Так окажи же мне перед смертью одну последнюю милость!

— Говори, — сказал благосклонно эмир, — и если это окажется в моей власти, то я исполню твое желание.

— О высокий повелитель правоверных, — продолжал араб, — умоляю тебя великим именем Аллаха, сжалься над моими голодными детьми, которым скоро предстоит стать сиротами, и отсрочь милостиво мою казнь лишь на несколько часов. Ведь отложить — еще не значит отменить. А я тем временем выпрошу для несчастных своих детей хотя немного пищи у добрых людей, отнесу им и затем поручу их попечению какого-нибудь милосердного человека. Сегодня же вечером, раньше, чем закатится солнце, я вернусь сюда обратно и предоставлю свою жизнь в твое полное распоряжение. И тогда делай со мною, что тебе угодно.

— Хорошо, — отвечал эмир, — ради твоих детей я охотно исполню твою просьбу. Однако, к сожалению, я все же не могу нарушить нашего старинного обычая. Поэтому я отпущу тебя к детям, но лишь под тем условием, чтобы ты представил за себя кого-нибудь в поручители. И знай: если ты не сдержишь своего слова, то вместо тебя вечером будет обезглавлен твой поручитель.

При этих словах эмира Тай тоскливым взглядом обвел весь ряд присутствовавших сановников, ища с мольбою в глазах между ними хотя бы одного благородного человека. И вот его блуждающий взор упал на Шерика. И в глубокой печали воскликнул он, обращаясь к министру:

— О благородный Шерик! Будь великодушен и стань до солнечного заката моим поручителем перед нашим эмиром! Будь милостивым спасителем моих детей! Поверь мне, что как только я накормлю несчастных, я тотчас же вернусь сюда. И Всеблагий Аллах щедро вознаградит тебя за такое благое дело!

И благородный Шерик, не медля ни одной минуты, обратился к эмиру и сказал:

— Высокий повелитель! Я беру на себя поручительство за Тая. Будь милосерден и дозволь ему сходить к детям.

Тогда эмир тотчас же отпустил араба, и тот со всевозможною поспешностью удалился, обливаясь благодарными слезами.

Около полудня, когда солнце уже высоко стояло на небе, эмир насмешливо сказал Шерику:

— Ну, Шерик, готовься к смерти, потому что крайне невероятно, чтобы твой араб действительно сдержал свое слово и вернулся сюда обратно.

— Наш договор кончается только с закатом солнца, — возразил самым серьезным тоном министр; — а до тех пор я все еще нахожусь у тебя на службе.

Наконец солнце стало совсем закатываться, о Тае же все еще не было ни слуху, ни духу. Тогда эмир сказал:

— Ну, Шерик, наступает твой последний час. Готовься к смерти, и если хочешь высказать какое-нибудь предсмертное желание, то торопись, пока у тебя есть еще время.

Тогда благородный Шерик встал совершенно спокойно, с полным достоинством, совершил все предписанные законом омовения и, произнеся краткую молитву, с покорностью опустился на колени перед палачом. В это самое мгновение вдали, на самой границе пустыни показался человек, который поспешно бежал по направлению к городу. Это был Тай. В изнеможении и весь обливаясь потом, он, напрягая последние силы, старался как можно скорее добраться до эмира. Увидав своего благодетеля на коленях пред палачом, он поспешно подошел к нему, поднял его, обнял, поцеловал и затем сам опустился на его место, под топор палача. После этого он обратился к эмиру и сказал:

— Наше соглашение теперь кончилось. Я исполнил свои обязанности относительно детей, и готов ко всему. Делай же со мною, что тебе угодно.

Такое редкостное и удивительное происшествие повергло всех в величайшее изумление. Сам эмир погрузился на несколько минут в глубокое раздумье. Наконец он поднял голову и сказал: