Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Очевидно, это самый что ни на есть гендерный подход к феминизму, какой только возможен. Мысль о том, что только грязные, гендерно закрепленные, физически изнурительные и исторически «мужские» профессии могут освободить все тела и умы от эксплуатации, превращала пролетариев-мужчин в конечную цель, телос человечества. Женские тела, казалось, существовали не для того, чтобы рожать детей или заниматься любовью, а чтобы подвергаться тем унижениям, каким подвергается герой Чаплина в фильме «Новые времена» и каковым сборочные конвейеры эпохи модерна давно подвергают отцов, сыновей и мужей. В этом устройстве мира нет места телам с ограниченными возможностями, «девиантной» сексуальностью и «странными» половыми, гендерными и телесными особенностями. Неудивительно, что подобный подход к мужчинам и женщинам как винтикам производства страдал ограниченностью. «Для многих женщин, которых я знаю, — писала одна феминистка, — необходимость начинать с женского тела — нашего собственного тела — понималась не как применение марксистской теории к женщинам, а как поиск платформы, с которой можно обращаться к власти в качестве женщин»[894]. Но даже если принять марксизм на его собственных условиях, оставалось неясным, как можно было реализовать его установку на «пробуждение и формирование общественного сознания» не с точки зрения рабочего вообще, а с точки зрения конкретного рабочего в стране, где, как признавался один из членов НДПА, «рабочего класса, как „класса для себя“, т. е. зрелого и политически сознательного, вообще нет. Есть рабочие, но не рабочий класс»[895].

Однако надо прислушаться к тому, что считали нужным сказать сами активистки Комитета советских женщин. Одна из выступавших, С. Я. Турчанинова, говорила о том, как советская модернизация преобразовала целое поколение женщин Средней Азии. Она указала, что Москва вложила огромные средства в «строительство крупных социалистических предприятий хлопчатобумажной и шелковой промышленности в Средней Азии», но «женщин Востока» все еще приходилось «привлекать на производство»[896]. В 1920‐х годах, объяснила докладчица, по планам обмена опытом «местные женщины» из Центральной Азии отправлялись в текстильные центры России и Украины. «Здесь, — добавила она, — работницам-практиканткам были созданы все необходимые условия для повышения культурного уровня, для успешного освоения современной техники и достижения профессионального мастерства»[897].

Как и ее коллега Бекмаханова, Турчанинова оперировала фразами-цитатами из арсенала авторитетного дискурса («крупные социалистические предприятия», «богатый революционный и жизненный опыт», «активное участие» и т. д.). Многие из этих фраз представляли собой «сдвиг роли автора», при котором неясно, кто и что делает: «В подобном сокрытии фигуры автора участвуют и другие механизмы авторитетного языка, включая механизмы макроуровня — такие, как организация логической и нарративной структур дискурса»[898]. Но общий смысл был ясен. Производство и труд, а не буржуазные философствования о «гендере», пробуждают нас и заставляют осознать свое отчуждение. Истинные прогрессистки не упускали случая позлорадствовать по поводу дутого главенства «национальной культуры» и (с оговорками) мифической всемирной солидарности женщин. Они признавали свою экономическую отчужденность и утверждали свою активную роль в индустриальной экономике благодаря демократизации средств производства.

Отметим еще раз любопытную и тревожную симметрию между советской и западной позициями по «женскому вопросу». Советские активистки ясно понимали, что «власть» связана с экономикой, а «освобождение» — с демократизацией средств производства. Путь к раскрепощению женщин лежит через образование и труд. Однако такое представление о справедливости по отношению к женщинам по-прежнему замыкалось на национальной экономике как надлежащем масштабе для освобождения. Вот почему очевидное возражение — фабрики, на которых афганские женщины гипотетически должны были работать, оказывались неконкурентоспособными, — упускало самое главное: верховенство политики. Однако по другую сторону железного занавеса такие понятия, как «женщина» и «гендер», стали достаточно значимыми категориями, способными отделиться от понятий «работница» и «класс». Вот почему, по мнению французских теоретиков, не было явного противоречия между осуждением советских преступлений против женщин и задачами построения социализма в одной (их собственной) стране; гендер и экономика воспринимались уже как не зависящие друг от друга вопросы.

Как бы то ни было, деятельность маргинальной беженки Мины и предательство угодивших в лапы финансовых спекулянтов французских левых не могли поколебать уверенности московских активисток в правоте своих убеждений. Однако наступила очередь говорить для самих афганок. Что могли они привнести в эту социалистическую дискуссию?

ДАЙТЕ МНЕ СКАЗАТЬ!