Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Так началось соревнование между империей планирующей и империей производящей. И хотя СССР и США разделяла идеологическая пропасть, нельзя не заметить любопытное сходство между ними: обе они принимали участие в развитии стран третьего мира, спонсируя сходные крупные проекты. Кудесники производства вроде Нэйтана и Пола полагали, что эти страны должны продвигаться вперед как можно быстрее, увеличивая местное производство и вливаясь в либерализирующуюся глобальную экономику. «Лейтмотивом американской внешней политики» было «воспроизведение американского опыта в других частях света»[300]. Американцы считали, что национальные государства в конечном итоге найдут свои ниши в мировой экономике в качестве продуктивных и гармоничных рыночных обществ, структурно сходных с другими участниками мирового рынка. Факторы, которые тормозили продвижение к этой цели, воспринимались не как «объективно-исторические», а скорее как досадные ошибки, не способные остановить процесс, в ходе которого диктуемые Америкой правила завоевывают мир. В отличие от США Советы, напротив, заботились о демократизации средств производства. «Объективной» логикой истории, с точки зрения советских идеологов, было подчинение экономики политике. Задача состояла не в том, чтобы больше произвести для того, чтобы ослабить конфликт между трудом и капиталом, а в том, чтобы национальные государства третьего мира порождали свой собственный промышленный пролетариат, становились аренами антикапиталистических революций и превращались в бесклассовые общества, приближая светлое будущее всей планеты. Политика отдельного национального государства отражала в миниатюре политику всего мира.

В обоих глобальных проектах были свои слепые зоны. Американские советники не могли убедительно объяснить, каким образом такие маргинальные с экономической точки зрения регионы, как Афганистан, станут частью мировой экономики. Поскольку американские, немецкие, а за ними и японские и южнокорейские товары стали насыщать международные рынки, кризис перепроизводства казался ближе, чем когда-либо. Модель динамических клиентских государств, покупающих американские долговые обязательства ради того, чтобы представители среднего класса в этих государствах могли занять рабочие места, которые американцы «совместно удерживали в предыдущем поколении», очевидно, нельзя было применить ко всей планете[301]. C аналогичной проблемой столкнулись Советы: даже если пролетариат контролировал средства производства, в мире, где по-прежнему доминировали сверхпродуктивные американцы, немцы и японцы, такие товары, как гвинейские пояса или афганский хлеб, не находили спроса: их можно было только отправлять в СССР как своего рода дань. Пока сохранялся империализм, у Советского Союза, казалось, не было иного выбора, кроме как поддерживать субсидиями зависимые от него страны, в которых начинался кризис перепроизводства, стимулированного советской помощью. До тех пор, пока мировая экономика не сменилась настоящей всемирной социалистической системой, СССР должен был выступать в роли подпорки рушащейся мировой социалистической экономики, явно уступающей в продуктивности своему американскому конкуренту.

Никто не задавался вопросом, насколько эти глобальные проекты подходят для Афганистана. Вопреки идеологиям, в которых территориальная национальная экономика рассматривалась как конечная цель национального государства, афганское государство долго существовало в окружении империй и в условиях открытых границ. Однако раздел Индии изменил прежний мир. Закрытие границ стало обычным явлением, а пакистанские железные дороги больше не предоставляли вагонов для доставки афганских товаров в Пакистан. Излишне говорить, что о транзитной перевозке афганских товаров в Индию через Пакистан теперь нечего было и думать[302]. Примирение постколониального суверенитета со свободой торговли казалось невозможным. Как утверждали афганские газеты, «в 1947 году, когда возник Пакистан, весь мир нашел множество способов <экспортировать товары>. Не только порты Италии были открыты для Швейцарии, но и во всех уголках земного шара было признано полное право на свободу транзита для тех стран, которые не имели доступа к морю».

Тем не менее, как отмечают современные юристы, «право на транзит» оставалось не вполне ясным[303]. У некоторых территорий, таких как Афганистан или Западный Берлин (анклав ФРГ), имелась только одна пригодная для транзита к морю страна[304]. «В подобных обстоятельствах, — писал Херш Лаутерпахт, — представляется вероятным, что правильный подход к формулировке концепции „пути необходимости“ в международном праве состоит в согласии с тезисом, что транзитное государство обязано предоставить такие возможности, как осуществление управляющей властью своего права в анклавном районе, включая поддержание „мира, порядка и эффективного управления“»[305].