Гуманитарный бум

Он поправил скрученный веревкой шарф, едва прикрывавший шею, вздохнул и посмотрел вперед, скоро ли подойдет очередь в будку.

Женю бросило в жар, но она лишь упорно молчала и улыбалась.

— М-да… — он уже не знал, куда смотреть и что говорить.

— Знаете, а я в вас была влюблена, — легкомысленно пискнула Женя и сама же остолбенела от ужаса.

— В меня?!!

Потолки над нею стали крениться.

— Что ж вы во мне нашли?! У меня же вот, — он снял картузик и тронул ладонью лысину.

Ей казалось, что ее отчитывают у доски, и она стала взахлеб оправдываться.

— Я думала… я… вы так читали нам сопромат!

Что она говорила?!

Он усмехнулся.

— Ну, это-то невелика премудрость!

Женя с ненавистью взглянула на него.

— И вообще, — произнесла она, насупившись, — вы самый необыкновенный человек из всех, кого я встречала!

Вязников захохотал.

— Не смейтесь, — потребовала она.

— Хорошо, хорошо… Только все гораздо прозаичнее. Теперь я преподаю в интернате… черчение… Пробовал еще раз жениться, и вышла одна чепуха.

Он улыбнулся улыбкой, как бы из снисхождения к Жене смягчавшей силу его аргументов.

— Это ничего не значит! Вы столько могли бы!

— Мог бы, мог бы… Защитить диссертацию, совершить восхождение на Монблан — все мог бы, а, видите, в результате — нуль! Вот мать в Ленинграде, надо ей помогать, а то и не знал бы, зачем коптить небо.

— А охота?! Вы охотитесь?! — спросила Женя, словно хватаясь за соломинку.

— На тараканов. В комнатке, которую я снимаю, этих зверей видимо-невидимо.

Очередь подошла, и Женя юркнула в телефонную будку. Дома в Ленинграде трубку никто не брал, и она уступила место Вязникову. Он тоже не дозвонился до матери.

— В магазин, что ли, отправилась? Или в аптеку?

Они спускались вниз по переулку, падал снег, и Вязников раскрыл старый, прорванный зонт с торчащими во все стороны спицами. «В магазин… в аптеку», — звучало в ушах у Жени. «Такой одинокий, господи, этот шарфик…» — подумала она о Вязникове, чувствуя, что недавняя страстная любовь становится исчезающим дымом.

Женя не помнила, как садилась в электричку, тряслась в набитом вагоне и отыскивала дачу Эсме Алиевны. Из калитки ей навстречу гурьбой высыпали москвичи. Эсме Алиевна и отчим быстро встали на лыжи, а у матери никак не защелкивалось крепление.

— Сейчас, сейчас…

Мать изо всех сил жала на железку.

— Холодно! Скорее, — торопила ее подруга, пританцовывавшая на месте, словно нетерпеливая беговая лошадка, а отчим уже покатил вперед.

— Скорее же!! — провожая его глазами, не выдержала Эсме Алиевна.

— Женя, помоги! — взмолилась мать.

Женя сняла перчатки, и они стали вместе жать на железку, но лишь мешали друг другу.

— Никак! — сказала мать с отчаяньем в голосе.

Отчим издали махал им лыжной палкой.

— Ах, я окончательно замерзла! Догоняй!

Эсме Алиевна встала на лыжню и покатилась.

— Дай я, — сказала Женя, видя, что мать готова расплакаться.

Сама она быстрее справилась с креплением, и железка наконец защелкнулась. Но лыжный ботинок заметно тер матери ногу.

— Останься, а то намучаешься, — сказала Женя, поднимаясь с колен.

Но мать не слышала ее и, прихрамывая, бросилась догонять подругу.

— Спасибо, Женик! — крикнула она дочери. — На даче Гарик и Тома… Они покажут тебе картину!

Женя толкнула калитку. «Здесь живет знаменитая художница, — торжественно сказала она себе. — Что ж, посмотрим!» Изображая как бы почтительного экскурсанта, Женя двинулась вперед по расчищенной в снегу дорожке. «На этой лавочке она отдыхает… под этими заснеженными яблонями прогуливается, обдумывая свои замыслы… под этим умывальником отмывает от краски натруженные руки, — говорила она, подражая отцу. — Ну, а теперь зайдем на террасу».

Веничком обив снег с ботинок, она поднялась по деревянным ступеням.

— Эй вы, дачники-неудачники!

На террасе никого не было. Расстегнув пальто, Женя с размаху плюхнулась на диван. Мысли отнесло к несостоявшемуся разговору с отцом, которому она должна была позвонить, это неприятно укололо ее, и она сказала себе: «М-да… Однако надо бы их найти». И решительно встала.

Не обнаружив Тому и Гарика на первом этаже дачи, Женя поднялась на второй. Она хотела снова позвать их, но затем подумала, что раз уже ее не слышат, то можно воспользоваться этим, скажем, ворваться к ним неожиданно и в шутку напугать. Иначе ей никак не удавалось найти непринужденный тон в общении с москвичами, а этот случай мог ей помочь…

Осторожно ступая по скрипучим доскам, Женя подкралась к двери. Голоса… Тихонько приоткрыв дверь, она заглянула вовнутрь и остолбенела. Прямо перед ней было зеркало — овальное, на кривых ногах, в отражении же она видела край кушетки, запрокинутую голову Томы и Гарика, который ее целовал.

— Хватит, не надо… Скоро придет сестра, — прошептала Тома.

— Услышим, — ответил он.

— Боюсь, мы ничего не услышим. Поцелуй меня еще раз, и все!

— О, нет! Я хочу целовать тебя долго!

— Но ведь я же уродка! Я жуткая кляча! У меня такие ноги…

— Сейчас я тебя отлуплю!

— Я правда тебе нравлюсь?!

— Клянусь…

— Нет, скоро я тебе надоем, и ты влюбишься в Евгению.

— Термостат… термоэлемент… термо… термо… — сказал Гарик, и они оба рассмеялись.