Гуманитарный бум

— Скажи, она в театре… — прошептала та, делая молчаливый знак дочери положиться во всем на нее.

— Видите ли, Женечки в настоящее время нет дома. Она в театре, — Геннадий Викентьевич старался несколько иначе выразить внушенную ему мысль, чтобы его не заподозрили в механическом повторении чьей-то подсказки. — Простите, а кто спрашивает?

Выслушав ответ, он закрыл трубку ладонью.

— Он…

— Это твой отец, — возвестила мать, словно речь шла о вестнике рока.

— Как у вас дела в Ленинграде?! Погода не портится?! А у нас две недели были очень хороших, а сегодня черт знает что! — Геннадий Викентьевич вел непринужденный разговор с Ленинградом, давая жене возможность собраться с мыслями. — Женечка?! Чувствует себя превосходно, интенсивно развлекается, вот в театр пошла… — он снова упомянул о театре, словно повторенная дважды ложь больше походила на истину. — Почему она вам не позвонила?! Насколько я в курсе, она пыталась… да… но не удалось вас застать.

— Дай сюда, — мать решительно протянула руку за трубкой. — Выслушай меня, пожалуйста. Евгения пока не вернется в Ленинград, а поживет с нами… да… Это не мои происки, а ее собственное желание… Никакого нажима, она взрослый человек… Видишь ли, во-первых, ей необходимы новые впечатления, новая среда, а во-вторых… не знаю, как ты это воспримешь, но Евгении нужно сменить специальность… Не чепуха, а серьезно… Институт? Что ж, придется бросать институт… Да, на третьем курсе, но это лучше, чем всю жизнь заниматься нелюбимым делом.

Судя по выражению лица матери, отец воспринимал разговор с ней вовсе не так, как ей хотелось бы.

— Я тебе повторяю, это ее собственный выбор… Ну, дорогой мой, мне ведь тоже было тяжело, когда Евгения жила с тобой. Почему? Она будет ездить к тебе на каникулы… Только, пожалуйста, не устраивай сцен по телефону… Ты слы… ты слышишь?!

Мать недовольно отстранила от уха трубку.

— Что он? — тихо спросила Женя.

— А!.. Ну, ты же знаешь! Истерика…

— Может быть, мне поговорить с ним?!

— Совершенно незачем…

Мать торопливо поднесла трубку к уху.

— Я не могу позвать Женю, потому что ее нет… Очень просто… да, в театре… Я не обязана тебе ничего доказывать… Нет, она бы тебе сказала то же самое… Поверь, то же самое…

Она начинала уставать от бесплодного разговора.

— Отец!! — закричала Женя, выхватывая трубку у матери, — Отец, прости меня! Я тебя по-прежнему люблю, но мне это необходимо, понимаешь?!

— Ну вот, Женечка вернулась из театра, — сказала мать, откидывая ногой телефонный шнур, мешавший ей расслабиться в кресле.

Снова был четверг, и мать сидела у туалетного столика, постукивая донцем флакончика по деревянной крышке, а Тома морщилась от этих звуков и не могла сосредоточиться на чтении книжки, взятой на день из антикварного отдела.

— Где у нас поблизости интернат? — спросила Женя, до этого напряженно думавшая о своем.

— Интернат? Зачем тебе?

Тома коротеньким толстым мизинцем заметила место в книге и удивленно взглянула на сестру.

— Для кроссворда…

— А… — Тома убрала мизинец и стала читать, но тут же спохватилась: — Какого кроссворда?! Что ты мелешь?!

— Ты можешь сказать по-человечески, где у нас поблизости интернат? — повторила Женя вопрос с надеждой, что теперь сестра ответит ей голой информацией.

— Не знаю. Возьми справочник.

Стук… стук… — донеслось из соседней комнаты.

Женя полезла на полку, стала сгружать себе на руки первый ряд книг, не удержала их, и книги посыпались.

— Женька, ты очумела! — крикнула Тома.

Стук флакончика прекратился.

— В самом деле, Женечка, какой ты ищешь интернат? Зачем? — тихим голосом больного, вынужденного беречь силы, спросила мать.

— Мне нужно, нужно!

Отыскав справочник, Женя лихорадочно раскрыла его.

— Влюбилась… Явно. Вот дуреха, — сочувственно сказала Тома.

В интернате, где преподавал Вязников, его не оказалось, и чтобы Жене дали домашний адрес, она наспех выдумала нелепую и фантастическую историю об альпинистском обществе, желающем пригласить Вязникова на штурм Монблана, о многодневном восхождении наверх, словом, наплела с три короба, и тогда ей с опаской продиктовали: «Сретенский бульвар… номер…» Это было недалеко, и Женя быстро отыскала старый сретенский дом, о котором она с гордостью новоиспеченного гуманитария могла сказать теперь, что это поздний московский модерн.

— Мне Вязникова, — сказала она открывшей ей худенькой женщине, запахивавшей у горла халатик.

Женщина дружелюбно взглянула на нее, улыбнулась и молча пропустила. Почему-то именно ее дружелюбие больше всего не понравилось Жене.

Вязников выбежал ей навстречу в белой рубашке, судорожно затягивая на шее прожженный утюгом галстук.

— Вы?!!

— Да, — с запинкой сказала Женя.

Ей досаждало, что женщина с любопытством слушала их разговор, и Женя словно глотала слова.

— Постойте, постойте, — Вязников тоже ощущал присутствие слушательницы, и это заставляло его краснеть. — Мне сообщили по телефону, что альпинистское общество… я переполошился… Так это вы?!!

— Я, — сказала Женя, совсем потерянная.

— Это что же, ваше изобретение?!

— Монблан остался непокоренным, — женщина в халатике рассмеялась и исчезла за дверью.