Гуманитарный бум

— Верочка, составьте компанию, — настаивал он с пьяной капризностью, краем сознания успевая заботиться о том, чтобы иметь внушающий доверие вид, — Очень просим, оч-чень…

— Хорошо.

Она встала.

Их встретили громкими возгласами и распахнутыми объятьями. Даму усадили в центре, и Столяров, отвечая суетливой угодливостью на ее смиренную покорность, налил ей вина, до краев, — она не протестовала — и под тост выпили.

— У-ух! — Столяров заманипулировал щепотью, подыскивая закуску. — У-ух, дуб зеленый!

Этой привычной для всех шутке засмеялась только Вера.

Мужчины переглянулись.

— За даму! За даму!

Столяров торопливо разлил.

«Что ж мы, гады, спаиваем?!» — успел подумать Дубцов, но тоже подхватил:

— За даму!

И только после этого Вера взяла стакан.

— Ха-ха-ха! — на Дубцова накатило. — Я им в горсовете доказываю: экспонат! Экспонат!

Почему-то никому это смешным не показалось.

— Дуб уж крен дает.

— Нет, он хороший, он душка, — капризно сказала Вера, на правах единственной дамы требуя, чтобы с ней согласились. — Он один среди вас краснеет…

Дубцов действительно покраснел, тщетно стараясь потушить румянец.

«Вульгарна! Она вульгарна!» — с ужасом подумал он.

Начались танцы. Иван Николаевич наблюдал из кресла, как язычески трясся Столяров, распахивая рубашку на волосатой груди тарзана, по-медвежьи выворачивая носки, и Вера, Вера… Дубцов ее не узнавал! Ну, конечно, актриса, богемная пташка, но откуда вызывающее бесстыдство жестов, бесстыдство с надломом?! Нет, это не она… Сняла браслет, туфельки, как она может с этой гориллой?!

Дубцов мучительно сморщился. «По-моему, я блажу». Что он ей, опекун, воспитатель?! Они просто встретились в этой гостинице…

— Очередь! Очередь! — заметив, что Столяров собирается танцевать уже третий танец, Дубцов отнял у него партнершу.

Быструю музыку сменила медленная.

— У вас был прекрасный партнер, Вера Васильевна. Даже завидно, — сказал он и подумал: «Издевки тут ни к чему!»

— Не называй меня так! Я прошу!

— Не понял… Не называть вас Верой Васильевной?!

— Да! Да!

— Я лишь в знак уважения. Так сказать, восхищен талантом… как зритель… из партера!

— Господи, замолчишь ты?!

— Только прикажите, Вера Васильевна! — вырвалось у него против воли.

— Ну не мучь же меня! Ты нарочно?! — взмолилась Вера.

— О да!

Он уже не мог остановиться.

— Я вижу, вижу.

— И многие замечают!

У него сводило скулы от собственной болтовни, и он решил: «Стоп! Цапаемся, как будто между нами… что-то…»

Бывает банальная ситуация, когда испытывающие друг к другу тайную приязнь люди скрывают это и нарочно ведут себя с вызовом. Но уж они-то под эту разновидность не попадают! Ему на самом деле безразлична эта Вера, вот доказательства, вот… и, как бы нашаривая что-то в темноте, он тыкался, тыкался в пустое место.

Снова выпили.

— За дружбу, за гостеприимство, — бубнил полусонный Гузкин.

— Гулять! На сопки! — заорал Столяров, нарушая возникшую паузу.

Гузкин достал фонарь.

«Ну вот, — со странной обидой подумал Дубцов, — слоняться по этим сопкам, ночью…»

Вера попросила ее подождать, побежала в номер одеться и взглянуть на сына. Они гурьбой двинулись за нею и в дверях зашикали друг на друга: «Тише! Тише!»

Мальчик спал, и в номер вошел один Дубцов.

Вошел и заметил — этот жест, ожегший его, — Вера накинула платок, взяла плащ и зонтик, подумала и положила на место.

— К тебе… Идем… Быстро!

…Затем он вспоминал, как они украдкой отбежали от реставраторов и спустились к нему на этаж. Дубцов отпер дверь. Сели. Стали курить. Она читала ему стихи, что-то косноязычное и торжественное, кажется, Ломоносова. Говорить не могли, его знобило. Он испугался, что она сейчас уйдет, и, не в силах остановить ее, только сказал: «Я не хочу, чтобы ты уходила». До сих пор что-то еще вспоминалось Дубцову из вчерашнего дня, дальше же была не память, нет, а затверделый ком счастья. «И я не хочу! И я не хочу! И я не хочу!» Они лишь встретились в этой гостинице, он ничего не знал о ней раньше, за что же ему столько?! Ведь он, Иван Николаевич Дубцов, не создан для того, чтобы с ним происходило  э т о! Он достоин уважения, ласки, заботы, но  э т о, э т о?!

«В чем подоплека?!» — мучительно думал Дубцов.

Иван Николаевич прочно усвоил убеждение, что лучший способ избавиться от душевной смуты — не обращать на нее внимания, отмахнуться. Хуже всего, когда люди копаются в самих себе, переливая из пустого в порожнее! Ну понятно, здоровье разладилось, печень или сердчишко — это дело серьезное, а уж с душевными-то болячками всегда можно справиться! Чуть что — грудь вперед и быть молодцом!

Верный этому правилу, Дубцов вообще забывал, что в нем есть скрытые залежи чувств, и они дремали нетронутые и девственные. Иван Николаевич редко в себя заглядывал. Поэтому ему легко жилось, и о нем говорили: «Завидный характер».

Он словно сам для себя служил громоотводом, и получаемые им грозовые разряды уходили в землю. С женой они часто ссорились, но никаких роковых вопросов эти ссоры-не поднимали. Иван Николаевич не терзался, как некоторые: «А стоит ли нам вместе жить?! А нужны ли мы друг другу?!»