Гуннхильд, северная невеста

– Ничего я не знаю. – Хлода попятилась. – Но я слышала немало рассказов о таких делах. Когда хотят навести на человека некие чары – чтобы он заболел, или загорелся каким-то желанием себе во вред, например, вернуться в те края, где ему грозит убийство из мести, или начал страдать от любви к кому-то – этому человеку в постель подкладывают косточку, на которой рунами вырезано заклинание, и такой человек погиб! Помните, жена Фроди болела три месяца, пока в тюфяке не завелись мыши. А когда стали перетряхивать постель, чтобы их выгнать, нашли руническую косточку, и она выздоровела, как только косточку сожгли.

Харальд повернулся к Гуннхильд и устремил на нее пристальный взгляд. Он пронзал как клинок – так твердо и холодно смотрели эти серо-голубые глаза.

– Что ты так на меня смотришь? – воскликнула Гуннхильд. – Хочешь сказать, что это я приворожила Ингер к Рагнвальду?

– Трудно найти другого человека, которому это было бы нужно. А сам он едва ли смог, это дело не для мужчин.

– Асфрид много знала о рунах и умела делать амулеты на все случаи, – вспомнила Тюра и взглянула на Гуннхильд со страхом. – И ты говорила, я помню, что она многому научила тебя…

– Асфрид никогда не учила меня злой ворожбе! Это не к лицу королеве, она ведь не какая-нибудь старая ведьма! – Нападки на бабушку задели Гуннхильд даже сильнее, чем на нее саму. – Никогда в жизни она не наводила на людей болезнь или безумие! Она только помогала, лечила и меня учила только этому.

– Что толку спорить, – сказал Горм. – Пусть пойдут и поищут в постели у Ингер, нет ли там чего лишнего.

Гуннхильд первой устремилась к двери, но не успела сделать и двух шагов, как железная рука схватила ее за плечо.

– А ты сиди! – Харальд почти толкнул ее к скамье. – Без тебя обойдутся.

Тюра и Хлода ушли в женский покой и приказали служанкам перерыть лежанку, на которой спали Гуннхильд и Ингер. Гуннхильд осталась в гриде, рассерженная, обиженная и негодующая. Сильнее всего ее ранило это ожесточение и холод в глазах и словах Харальда. Выходит, он думает, что она могла испортить его сестру зловредной ворожбой! Он, который… А она уже почти поверила, что он ее любит! Невозможно было не верить после той ночи в кургане Фрейра, да и потом она не раз замечала в глазах его, устремленных на нее, тепло и радость, смешанные с затаенной грустью. И вот все это исчезло. Он снова думает, будто она ведьма! Как будто сам не знает, что из-за любви люди совершают поступки, которые остальным кажутся странными, а им самим – единственно верными. А хотя…

Гуннхильд невольно выпрямилась на скамье. А что, если Харальд подумает, что она и его приворожила к себе? А что, если… если и ее саму кто-то приворожил к Харальду, из-за чего она вот уже несколько месяцев не знает покоя?

Пораженная этой мыслью, она смотрела перед собой невидящими глазами и даже не заметила, как женщины вернулись. Вдруг осознав, что вокруг стало очень тихо, она подняла взгляд и увидела Тюру – та смотрела на нее с таким потрясением и ужасом, будто девушка у нее на глазах превратилась в троллиху, поросшую мхом.

– Что такое? – похолодев, спросила Гуннхильд.

– Там… – Тюра взглянула на мужа, беспомощно потыкав рукой в сторону двери. – Там… нашли… лежит…

Можно было подумать, что в постели Ингер лежит живой дракон.

– Ну, вы принесли? Покажите! – потребовал Горм.

– Что ты, конунг! – ответила Хлода. – Разве мы посмеем прикоснуться к такой пакости?

– Пойдем посмотрим, – сказал Харальд.

Но сам не сдвинулся с места, а за ним и остальные, пока Гуннхильд не поднялась и не шагнула к двери. Она вышла первой, прочие за ней. И вот вся семья Горма и домочадцы, кто мог поместиться, проследовали в женский покой, где умерла Асфрид и откуда исчезла Ингер. Вся постель девушек была перерыта, подушки разбросаны по углам, тюфяк откинут, одеяла слетели на пол.

– Вон она! – Хлода ткнула пальцем во что-то на одеяле с таким видом, будто там была ядовитая змея. – Бера нашла ее и уронила с перепугу.

Служанка рыдала в углу и лихорадочно терла о подол мокрые руки, будто пытаясь стереть с них ядовитые следы злой ворожбы.

В покое было слишком темно, но Горм велел принести факелы. При свете удалось рассмотреть обломок кости, длиной с палец или чуть больше, покрытый множеством темных черточек.

– Это руны! – ахнула Тюра. – В самом деле! И на них что-то темное… должно быть, кровь!

Харальд стоял, стиснув зубы, с напряженным видом, и явно тратил все силы на то, чтобы сдержать свою ярость. С того давнего случая с сестрой Гунн и ведьмой Ульфинной любой намек на злобную ворожбу выводил его из себя настолько, что он терял способность здраво рассуждать. По крайней мере, в первое время.

– Давайте попробуем разобрать, что там начертано, – предложил Горм. – Думаю, нам надо позвать Регнера. Слышал я, что Сигурд Щедрый знает руны чуть ли не лучше всех в Северных Странах. Но…

– Но ему-то и незачем знать, что здесь произошло, – закончил за него Кнут. – Если кто-то узнает, что на Ингер навели чары, это опозорит нас всех, а она никогда не выйдет замуж, даже если удастся придушить того ублюдка…