Гуннхильд, северная невеста

– Конунг, только не прикасайся! – Тюра схватила мужа за плечо, когда он было нагнулся к косточке. – Вдруг эти чары испортят любого, кто их тронет!

– Хозяйка, ты от страха немного того… переволновалась. – Горм успокаивающе похлопал жену по руке. – Тебе ли не знать, что руны действуют только на того, на кого направлены, а я ведь не молодая девушка на пороге замужества! Ты же не думаешь, что я воспылаю противоестественной страстью к Рагнвальду, если прикоснусь к этому огрызку!

– Лучше не говори таких ужасов, конунг! Как мы можем знать, на что способны ведьмы!

Трогать косточку руками больше никто не стал: послали в кузню за клещами и ими ухватили жуткую вещь. Кузнечные клещи сами по себе способны отогнать любое зло, и многие ждали, что от их прикосновения вредоносная кость рассыплется в прах, но Горм держал ее осторожно, и она была благополучно доставлена во двор, под яркий солнечный свет.

Заслышав о пугающей находке, сбежались все домочадцы: хирдманы, женщины, челядь. Харальд хмуро велел разогнать всех лишних и закрыть ворота. Гуннхильд стояла, едва помня себя, однако замечая, что к ней стараются не подходить. Неужели все думают, что это сделала она? Только Кнут приблизился и вроде даже сделал попытку взять ее за руку, но глянул на Харальда и замер. Вид у него был расстроенный, лицо омрачилось – будто солнце зашло за тучи.

А Гуннхильд едва верила своим глазам: так в постели Ингер и правда был вредоносный амулет? Она негодовала на нелепую выдумку Хлоды, и вот все оказалось правдой! Неужели любовь Ингер выросла из ворожбы, приворота!

– Посмотрим… – Держа кость кузнечными клещами за кончик, Горм повернул ее к свету.

– Не говори ничего вслух! – поспешно предостерегла Тюра. – Это может повредить всем, кто слышит!

Щурясь, конунг разглядывал кость с разных сторон.

– Как я и думал, – сказал он наконец. – Ничего особенного, хотя и ничего приятного. Здесь трижды повторены три руны волшбы, то есть Турс-руны, всего их получилось девять. Те самые, что наводят на человека похоть, безумье и беспокойство.

Он поднял глаза на Гуннхильд, вслед за ним на нее посмотрели и остальные.

– Я здесь ни при чем! – побледнев, тем не менее твердо ответила Гуннхильд. – Клянусь Фрейей, никогда в жизни я не делала косточек с Турс-рунами, ни для Ингер, ни для кого другого.

– Конечно, отец, она не могла! – воззвал к Горму расстроенный и тоже побледневший Кнут. – Подумай, какое это ужасное обвинение, тем более для знатной женщины! Такими делами занимаются только какие-нибудь старые ведьмы…

– Каждый может сказать, что он ничего не делал! – вставила Хлода, прячась за плечом Харальда. – Но вот ведь доказательство!

– Разве кто-нибудь видел, как я делала эту кость или подкладывала в постель… в свою собственную постель! – сообразила Гуннхильд. – Ведь я тоже спала здесь, разве я стала бы подкладывать Турс-руны себе самой!

– Но ты так же уверена, что этого не делал твой брат? – спросил Горм, выглядевший очень суровым.

– Нет, разумеется! Мой брат – мужчина королевского рода, он не станет заниматься ворожбой, что пристала старым злобным бабам!

– Но кроме тебя и его, здесь никому не нужно было, чтобы моя дочь воспылала такой безумной страстью, что решилась бы бежать с ним вопреки рассудку и родовой чести!

– Кто-то решится обвинить меня? – Гуннхильд вскинула голову.

Пусть она одна здесь, последняя из ютландских Инглингов, а кругом враги, но она скорее умрет, чем уронит родовую честь! После первого потрясения она уже опомнилась и призвала всю свою решимость.

– Ты, конунг? – Она прямо взглянула в лицо Горму, и он едва не опустил взгляд перед этими сияющими голубыми глазами. – Только помни, что я – королевского рода! И тот, кто обвинит меня в тяжком преступлении, должен будет пройти испытание вместе со мной, кто бы он ни был!

Повисла тишина. Нести раскаленное железо, опускать руку в кипящий котел или быть брошенным в море со связанными конечностями никто не хотел, но дело было даже не в этом. И перед лицом страшной угрозы, которую несла покрытая царапинами косточка, никто из дома Горма не хотел верить, что это сделала Гуннхильд. За прошедшие месяцы все привыкли к ней и уже видели в ней члена своей семьи; это всегда была приветливая, веселая, добрая девушка, и образ ее не вязался с мрачной тенью злобного колдовства.

– Я клянусь богами, Ингве Фрейром, что был моим предком, и сестрой его Фрейей, что никогда не творила злых чар против Ингер, дочери Горма, или, – Гуннхильд прямо взглянула на застывшее лицо Харальда, – кого-то другого из рода Кнютлингов. Если я лгу – пусть боги немедленно покарают меня! – Она с вызовом вскинула лицо к небесам, будто ожидала сей миг ответа. – Если же я говорю правду, – она подняла руки, так что тело ее стало подобно руне Альгиз, лебединой руне защиты, – пусть боги покарают того, кто виновен в этой ворожбе и пытается очернить меня!