Гурджиев и Успенский

Подобные переживания испытывали многие, и они оставались самыми высокими пиками состояний до конца их жизни. Такие переживания были для них невозможны в обычных условиях их жизни и без Гурджиева, на котором все держалось. Вообще вся жизнь в шато Приере, весь ее безумный и искусственный ритм, держались на его железной воле и целенаправленной деятельности, на его знании, чего он хочет, и знании человеческой природы. Все работало против механичности, против сна, против отождествления, и каждый человек был поставлен в ситуацию “борьбы против себя”. Гурджиев только помогал людям в этой борьбе, создавал для нее наилучшие и единственные в своем роде условия. Так, Морису Николлу было запрещено читать, человеку, боявшемуся крови, было поручено резать животных для стола, все занимались черной работой, часто не имевшей никакого смысла, кроме единственного – “борьбы против себя”. Это и было сознательное страдание – добровольное погружение в то, против чего восставала механическая природа человека. Это добровольное страдание поддерживалось надеждой выйти из круга повторений – беличьего колеса, в котором кружатся все люди, освободиться от фальши и стать самим собой, а не тем, каким человек себя представляет. “Знаете ли вы, – спросил как-то у Гурджиева один из его гостей, французский писатель Денис Сара, – что некоторые из ваших учеников близки к отчаянию?” “Знаю, – ответил Гурджиев, – в этом доме есть что-то зловещее, и это необходимо[447]”.

В субботние вечера шато Приер преображалось. Там принимали гостей и устраивали для них показательные выступления. Готовился праздничный стол, и Гурджиев развлекал гостей. Гости попадали в волшебный мир загадочных декораций, дервишеских танцев и музыки сфер – роскоши и изыска для вкуса, зрения и слуха. Кроме того, в 1923 году было организовано несколько демонстраций “движений” и танцев в Париже в театре на Елисейских Полях и в ряде других театров. Французские, английские и американские газеты публиковали сенсационные рассказы о “лесных философах”, о “новом культе” и о “черном маге”, который управлял покорными овцами, гипнотизируя мужчин и женщин из общества, опустошая их кошельки и заставляя их работать по двенадцать часов в условиях, на которые не согласился бы ни один уважающий себя рабочий. Гурджиев искал популярности у публики и приглашал для участия в своих представлениях фокусников, перемежая их номера с исполнением “священных танцев” и “религиозных церемоний”. Присутствовавший на этих представлениях Успенский, еще с Ессентуков испытывавший смешанные чувства по отношению к своему учителю, видел ненатуральность этой новой роли Гурджиева – роли фокусника и балетного импессарио – и мучительно пытался определить линию своего отношения к тому, что делал в это время Гурджиев.

Между тем финансовые заботы не оставляли Гурджиева, который вынужден был искать дополнительные доходы для поддержания жизни в шато Приере. Обычные обитатели платили за пребывание в шато по семнадцать с половиной фунтов стерлингов в неделю с человека, а те, кто занимал роскошные спальни второго этажа или приезжал к Гурджиеву с лечебной целью, платили по сорок фунтов. Этих денег Гурджиеву явно не хватало, тем более что половину обитателей шато составляли эмигранты из России, которые не могли за себя платить и целиком зависели от его милости. В 1923 году Гурджиев выписал из Александрополя свою семью: мать, сестру и брата, которые поселились в шато и тем самым увеличили число нахлебников. Гурджиеву пришлось снова заняться нефтяным бизнесом, войти в долю двух ресторанов на Монмартре, кроме того, он занимался целительством, “психотерапией” и лечением пациентов от наркомании и алкоголизма. Но денег все равно не хватало.

Его поездка в Америку в 1924 году стала одной из попыток выйти из неразрешимой финансовой ловушки, в которой он оказался, и разведкой боем новой территории для своей деятельности. Он поехал туда с большой труппой с огромной помпой на гигантском атлантическом лайнере после того, как визит этот был широко разрекламирован международной прессой, в ожидании больших денег, большого успеха и тысяч новых последователей из Нового Света, которые дадут ему возможность говорить непосредственно со всем человечеством, исказившим естественные пути и утратившим свою сущность, и сделают его самым нужным человеком на земле.

После отъезда Гурджиева Успенский вернулся в Лондон и собрал своих лондонских учеников. Он сказал им: “Я попросил вас прийти, чтобы сообщить, что решил порвать все отношения с мистером Гурджиевым. Вы можете уйти и работать с ним или остаться со мной. В последнем случае вы должны пообещать, что не будете тем или иным способом общаться с Гурджиевым или его учениками”.