Гурджиев и Успенский

В 1980 году ученик Кердемуна Виктор Холодков и американский дипломат Дж. Дж. отыскали могилу отца Гурджиева в Александрополе (Ленинакане) и установили на ней могильную плиту. Тем самым они выполнили просьбу Гурджиева, обращенную к “сыновям по крови или по духу”: найти могилу его отца и поставить на ней памятник. На плите выгравированы слова: “Иван Гурджиев 1834 –1917. Я – это ты, ты это я, Он – наш, когда мы Его. Поэтому пусть все будет для нашего ближнего”. Человек энергичный и инициативный, он мог бы сделать многое, но, к сожалению, этого не произошло. “Да, была группа людей, объединенных интересом к идеям Гурджиева – Успенского и суфизму, – вспоминает один из людей, близких к Кердемуну. – Основой была дружба (как бы мы ее себе тогда ни представляли). Впоследствии эта группа благополучно распалась и каждый пошел своей дорогой”.

С 1968 по 1972 год одна из групп “четвертого пути” работала под вывеской лаборатории биоинформации. Эта лаборатория занималась исследованиями экстрасенсорного восприятия. В группе работали два ученика Веревина: Калитенко и Коршаков, а также жена Раевского.

В настоящее время в России существует целый ряд движений, так или иначе опирающихся на идеи и методы “четвертого пути”, однако лишь некоторые работают в русле гурджиевского наследия, в то время как большинство включают в свою работу элементы учения Гурджиева как опробованную классику.

“Четвертый путь” полвека спустя

Активные годы жизни Гурджиева, Успенского и многих других людей, втянутых в волну “четвертого пути”, пришлись на эпоху двух мировых войн и промежутка между ними, то есть на время крушения западной цивилизации. В это время в борьбе друг с другом сошлись глобальные маги. В войнах и лагерях гибли целые поколения, а у оставшихся в живых рушились духовные основания, внешний и внутренний строй жизни. В результате коллективный сон стал плотней, а жизнь – лихорадочней. Баланс жизни стал еще более хрупким, а слепота и беспомощность человека перед социальным минотавром – еще безысходней. Так закончилась фаустовская цивилизация и началась новая эра электронники и терроризма.

После смерти Успенского и Гурджиева прошло и ушло поколение их непосредственных учеников. Мелькнули нью-эйджеские герои: Клаудио Нараньхо, Джон Лилли, Рам Дас, Тимоти Лири. 70 лет уходил и, наконец, ушел Кришнамурти, живая легенда о живом знании. Освободился от тяготы тела нежный мистик Рамана Махарши, слившись с чистым Атманом. Вернулся в свою примордиальную Традицию Рене Генон. Кумиры Раджниша и Кастанеды дали массовому потребителю адаптированную мудрость и удалились. После этого было выпалено еще много холостых залпов.

Сегодня, более чем полвека спустя после смерти Гурджиева и Успенского, старый дом европейской цивилизации окончательно разрушен. Безраздельно воцарился “новый порядок”, о природе которого ведутся бесконечные дискуссии: что это – постыстория, информационная бездна или что-то еще более зловещее? Ясно одно: если время между двумя европейскими войнами было переломным и разделяющим две эпохи, то сегодняшний день – это время вхождения в плотное без щелей и разрывов пространство нового эгрегора.

Работа Гурджиева и Успенского была направлена на создание в человеке предпосылок для его пробуждения от тотального сна и бегства из тюрьмы. Люди, берущие на себя такую задачу, появляются не в каждом поколении. Счастливы родившиеся в периоды, когда на землю приходят татагаты, говорил Будда. Счастлива земля, рождающая и взращивающая таких людей. Гурджиев сказал бы, что в такой земле “есть почва и условия для формирования посланников Нашего Общего Отца”. Этой землей для Гурджиева и Успенского была Россия. О Западе первой половины ХХ века с еще теплящимися рудиментами фаустовской цивилизации Гурджиев писал как о мире “специфических условий”, переводящих человека из разряда искателей истины в разряд ее утилизаторов. Он видел в этом прагматическом мире искусственную ситуацию хронического дисбаланса и называл постоянную материальную озабоченность Запада “хроническим материальным вопросом”.

Обретение для своей работы той степени свободы и независимости, которые были естественны в России 1910-х годов, на прагматическом Западе стало сверхчеловеческой задачей и потребовало от Гурджиева невероятного напряжения сил. Европа “не давала возможности работать с идеями и методами”, – сетовал Гурджиев. Он отбивался от постоянно гнетущих забот о том, как бы отсрочить тот или иной платеж или у кого бы еще взять в долг и найти устойчивое финансирование. Задачу открыть Институт гармонического развития человека на Западе, недостроенные филиалы которого он оставил в России, Гурджиев называет громадным грузом, непосильным для обычного человека.