Гусар. Тень орла. Мыс Трафальгар. День гнева

Вскоре после того, как отзвучал этот диалог, Антонио Алькала Галиано, надев форменную шляпу, чтобы придать себе уверенности, предпринял прогулку – в чем, кстати, никто ему не препятствовал – до самой улицы Дель-Пэс, где проживала некая барышня, в доме коей был принят официально. И там, сидя с нею у окна на втором этаже, провел вечерок за игрой в бриску, меж тем как французские патрули останавливали и досматривали редких прохожих, которым с недавних пор велено плащи носить свернутыми на плече, чтобы нельзя было спрятать под них оружие. На обратном пути под мелкой моросью, сочащейся с небес, юноша несколько раз сталкивается с патрулями, чья бдительность возрастает по мере наступления темноты. Дома его ждет ужин, а мать с облегчением произносит:

– Твоя вечерняя прогулка, Антонито, стоила мне пять росарио[161]. И обет совершить пожертвование для собора Иисуса Назорея…

…Горничная убирает со стола, Антонио Алькала Галиано стоит на балконе, и меж пальцев у него дымится севильская сигара, которыми он наслаждается по одной ежевечерне, впрочем в присутствии матери не позволяя себе удовольствия закурить.

– Сынок, уйди лучше с балкона… Мне страшно, когда ты там.

– Иду, мама.

В отдалении вновь раскатывается залп. Антонио прислушивается, но больше ничего не слышит. Город тонет во тьме и в безмолвии. На углу улицы Сан-Ильдефонсо смутно виднеются силуэты французских часовых.

Да, бурный выдался денек, думает юноша. Но все равно – вскорости все в любом случае забудется. А он вытянул жребий не осложнять себе жизнь.

В это самое время, всего лишь в квартале от дома, где на балконе курит сигару Антонио Алькала Галиано, другой юноша – его сверстник Франсиско Уэртас де Вальехо, который-то как раз жизнь предпочел осложнить, причем изрядно, приводит в порядок разбредающиеся мысли. Племянника, чудом сумевшего скрыться из Монтелеона, дядюшка, дон Франсиско Лоррио, встретил с ликованием, которое было немного омрачено тем, что ружье в руках у Франсиско грозило навлечь беду на них всех. Когда же его надежно запрятали в шкафу, доктор Ривас, их семейный врач, промыл и продезинфицировал рану, к счастью не представляющую опасности для жизни: пуля на излете лишь скользнула вдоль ребер.

– Кровотечения нет, и кость цела. Главное – через несколько дней не прозевать, если вдруг начнется нагноение. Считай, что дешево отделался.

Франсиско Уэртас провел остаток дня и начало вечера в постели, заботливо укутанный и обихоженный теткой и двумя кузинами – девочками 13 и 16 лет, приносившими ему бульон. Они смотрели на него, как на ожившего Ахиллеса, снова и снова выспрашивая малейшие подробности его приключений. С наступлением ночи, когда девочек услали в детскую, он забылся ненадолго беспокойным сном, однако вскоре был разбужен появлением дядюшки, который вошел к нему с изменившимся лицом, держа в руке лампу. Его сопровождает Рафаэль Моденес, друг семьи, секретарь графини де ла Корунья и второй алькальд Сан-Ильдефонсо.

– Французы обыскивают дома тех, кто принимал участие в мятеже, – говорит он.

– Ружье! – Франсиско Уэртас вскидывается на кровати и тотчас кривится от боли.

Дядюшка и Моденес снова укладывают его на подушки, успокаивают.

– Сюда, я уверен, не придут, – говорит первый. – Никто не видел, как ты входил сюда, и про оружие никто не знает.

– Однако если начнутся повальные обыски, могут нагрянуть… – замечает скептический алькальд.

– Да, в том-то и дело. Так что нам бы на всякий случай надо избавиться от ружья…

– Это невозможно, – жалобно отвечает юноша. – Любого, кто выйдет с ним за порог, сейчас же арестуют.

– Я сначала хотел было разобрать его и запрятать по частям, – говорит дон Франсиско Лоррио. – Но потом сообразил: если начнется серьезный обыск, будет то же самое, если не хуже…

Франсиско Уэртас в отчаянии делает новую попытку подняться:

– Я во всем виноват. Мне и отвечать. Сейчас я покину ваш дом, дядюшка.

– Никуда ты не пойдешь, – останавливает его тот. – Дона Рафаэля осенила счастливая мысль…

– Мы оба в большой дружбе с полковником арагонских волонтеров, – объясняет алькальд. – Попросим его прислать сюда четверых солдат – предлог пусть сам придумает, – и пусть они решат эту задачку. У них французы объяснений не потребуют.

План немедленно приводится в действие. Дон Рафаэль лично занимается всем и добивается более чем благоприятных результатов: спозаранку, едва ли не на рассвете, в доме появляются четверо испанских солдат (причем один – без ружья), и дядюшка Франсиско Уэртас любезно подносит им по стаканчику вина. Когда они возвращаются в казармы, в карманах у них лежит по серебряной монете достоинством в один дуро, а ружье за плечом висит теперь у каждого.