Гусар. Тень орла. Мыс Трафальгар. День гнева

– Своими глазами видел, как по улице провели нескольких связанных артиллеристов, – говорит Консуль. – Кроме того, разыскивают тех волонтеров короны, которые были в Монтелеоне… По всему видно, Мюрат задумал примерно покарать всех.

– Я думал, расстреливают только горожан, взятых с оружием в руках, – удивляется капитан Варгас.

– Как видишь, круг расширяется.

Офицеры снова обмениваются многозначительными взглядами, понижают голос. В Монтелеоне были только Консуль, Альмира и Кордоба, но и остальным едва ли даром пройдут дружба с главарями бунта и участие в бдении. Французы расстреливают еще и не за такое.

– А что же делает полковник Наварро Фалькон? – шепотом спрашивает Сесар. – Он ведь обещал не дать своих людей в обиду.

При этих словах он устремляет беспокойный взгляд наверх, на ведущую в склеп лестницу, где стоят могильщики. Сегодня ночью опасаться следует не только французов, но и тех, кто постарается выслужиться перед ними, а таких в смутные времена всегда будет в избытке. Спустя несколько месяцев, когда против Наполеона восстанет уже вся Испания, даже один из офицеров, доблестно дравшихся в Монтелеоне – а именно лейтенант артиллерии Фелипе Карпенья, – присягнет королю Жозефу и перейдет на сторону французов.

– Уж не знаю, что там Наварро даст, чего не даст, – отвечает Хуан Консуль. – Он твердит одно – что ответственности ни за что не несет и понятия ни о чем не имеет. Но случись ему сегодня быть в Монтелеоне, завтра он постарался бы оказаться за много-много миль от Мадрида.

– Стало быть, мы пропали! – восклицает Кордоба.

– Если схватят – разумеется, – замечает на это Хуан Консуль. – Я сегодня же скроюсь из города.

– И я. Сейчас забегу домой, заберу кое-что…

– Будьте осторожны, – предупреждает Кабанес.

Офицеры обнимаются, в последний раз бросают взгляд на покойников.

– Прощайте, господа. Дай вам бог удачи.

– Вот именно. Господи, спаси и сохрани нас… Ты с нами, Альмира?

– Нет. – Писарь показывает на тела Веларде и Дайоса. – Кто-то должен проводить их…

– Но французы…

– Не тревожься. Я сумею с ними договориться. Ступайте с богом.

Остальные не заставляют себя упрашивать. Утром, когда могильщики спешно и скрытно предадут земле тела капитанов, присутствовать при этом будет один только Альмира, до конца сохранивший им верность. Даоис будет погребен здесь же, в склепе-часовне, под алтарем капеллы Пречистой Девы Вальбанерской, а Веларде вместе с другими убитыми накануне – снаружи, в церковном дворе, рядом с колодцем. Спустя много лет могильщик Эрреро засвидетельствует: «Мы озаботились захоронить тела вышеозначенных дона Луиса Даоиса и дона Педро Веларде как можно ближе к поверхности земли, с тем чтобы по прошествии времени их прах можно было перенести в иное, более приличествующее им место».

Ильдефонсо Иглесиас, санитар госпиталя Буэн-Сусесо, в ужасе останавливается в проеме арки, отделяющей патио от монастырской галереи. Свет фонаря в руке его товарища Тадео де Наваса выхватывает из темноты гору полуголых трупов – это зрелище способно потрясти любого. За минувший день оба они навидались всякого, ибо, рискуя собственной жизнью, перевязывали раненых, выносили убитых, едва лишь стихал огонь и французы приостанавливали атаки. Тем не менее от жуткой картины, представшей их взорам в часовне и госпитале на Пуэрта-дель-Соль, волосы становятся дыбом. Нескольких покойников вечером унесли домой родственники и друзья – из тех, что посмелей и не побоялись подвернуться под шальную французскую пулю, – но основная часть расстрелянных в три пополудни остается здесь, грудой бледной мертвой плоти громоздится в засохших кровяных лужах, смердит развороченными внутренностями, вывалившимися потрохами, первым тленом.

– Шевелятся, смотри! – шепчет Иглесиас.

– Глупости не говори.

– Да нет же, смотри: кто-то ворочается вон там.

Оба санитара осторожно подходят ближе, поднимают повыше фонарь, освещая груду мертвецов. Остекленевшие глаза, полуоткрытые рты, сведенные предсмертной судорогой руки – четырнадцать человек застыли в тех позах, как застигла их смерть или оставили французы, обшаривавшие карманы еще не успевших остыть покойников.

– Да, ты прав, – с нескрываемым испугом шепчет Навас. – Кто-то в самом деле шевелится.

Они подходят еще ближе, но тотчас слабый, еле слышный стон, доносящийся точно из другого мира, заставляет обоих отпрянуть в ужасе. Вымазанная бурой кровью рука поднимается над кучей мертвецов.

– Живой!

– Да быть этого не может.

– Гляди сам… Живой! – Иглесиас дотрагивается до руки. – Пульс бьется.

– Матерь Божья!