Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Самойленко–Манджаро едва удержался, чтоб вновь не прибегнуть к приемам, которые он нередко употреблял в молодости. Сила еще играла в кулаках, и он охотно посмотрел бы, как издевательская усмешка сползет с этой жидовской морды. Будь в деле побольше улик, он, возможно, и не стал бы церемониться. Но улик не было.

Допрос Анохина подполковник начал с выяснения некоторых обстоятельств, вскрывшихся при обыске.

Анохин показал, что семь печатных книг, обнаруженных у него на квартире, он нашел в лесу неподалеку от Кургана года два назад и никому читать их не давал. Самойленко–Манджаро попробовал запутать его, сказал, что два года назад этого случиться не могло, так как одна из книг якобы выпущена из печати совсем недавно. Но Анохин тут же попросил показать ему эту книгу. Вспомнив, что имеет дело с типографщиком, подполковник счел за лучшее незаметно перевести разговор на другое. Ничего не получилось и со следующим трюком.

Незаметно подсунув в фотографии, найденные на квартире у Анохина, снимок Александра Кузьмина, Самойленко–Манджаро попросил обвиняемого рассказать историю появления у него каждой карточки. Когда дело дошло до Кузьмина, Анохин искренне удивился и сказал, что эта фотография ему не принадлежит и что на ней изображено лицо, ему совершенно незнакомое.

— Как же незнакомое? — улыбнулся подполковник. — Вглядитесь–ка получше. Это же казненный в прошлом году Кузьмин. Лева Левин сказал, что вы с ним были друзьями?

Анохин внимательно всмотрелся в снимок и тихо произнес:

— Нет, Левин не мог сказать этого. Мы не были знакомы с Кузьминым.

— Так. Значит, свое первоначальное показание ты ни в чем изменить не желаешь и утверждаешь, что все показывал правильно?

— Да, не желаю.

— Ну, а нож?! Ты и сейчас станешь говорить, что нож принадлежит тебе?

Анохин смутился и даже, как показалось подполковнику, чуть–чуть покраснел.

— Нож я тайком взял у дяди Михаила.

— Это–то я знаю и без тебя. Но почему ты, черт возьми, врешь и вводишь нас в заблуждение?

— Мне не хотелось впутывать дядю.

— Скажи, какое благородство! Ну, а кого еще ты не желаешь впутывать? Если братьев Рыбак и Леву Левина — то можешь не стараться. Они, братец, уже впутались по горло, и не молчат, как некоторые простофили, играющие в благородство. Подумай сам, Анохин! Могу ли я теперь верить тебе?

— Разве я прошу вас об этом? — с обезоруживающей искренностью посмотрел Анохин прямо в глаза подполковнику. — Вы все равно мне не поверите, да и я вам тоже.

— Ого–о! — протянул Самойленко–Манджаро с неподдельным удивлением. — Это решительно меняет дело… Тогда, братец, давай разговаривать по–иному. На–ка, прочти вот это!

Он протянул Анохину копию телеграммы из Петербурга, приложенную к протоколу дознания.

— Ты знаешь, что такое сто вторая статья? — спросил подполковник, когда Анохин, прочитав телеграмму, молча положил ее на стол. — Это — до восьми лет каторги, если бы тебя судил гражданский суд…

— Я знал, на что шел, — тихо произнес Анохин. — И я не боюсь суда.

Эти слова развеселили Самойленко–Манджаро.

— Ты, наверное, собираешься на суде произнести яркую обличительную речь, не так ли?

Анохин молчал.

— Ты, конечно, читал изданную за границей книгу о сормовских волнениях и хочешь быть похожим на ее героев. Говорят, и в Петрозаводске она уже появилась. Не читал? Зря, любопытная книженция, рассчитавшая на таких простаков, как ты. А знаешь ли, братец, тебе без речей придется обойтись. Военный суд не любит дебатов.

Неожиданно Самойленко–Манджаро поймал себя на том, что у него начинает прорисовываться любопытный ход для дальнейшего дознания. Как жаль, что он не подумал об этом раньше и позволил себе отпугнуть допрашиваемого?! Теперь придется начинать заново!

— Вот так! Оставайся тут и подумай как следует! — сказал он и, кликнув стражника, вышел из кабинета. Вернувшись через полчаса, Самойленко–Манджаро спокойно и неторопливо начал расспрашивать Анохина о том, что уже записывал в протокол не один раз. Потом, постепенно войдя в нужную доверительную тональность, он стал объяснять, что в настоящее время обстановка изменилась и военные суды уже становятся редкостью, что год–два–три назад они рассматривали подавляющее большинство политических дел, a теперь берут их к производству лишь в особых случаях.

Самойленко–Манджаро отлично знал, что все это не так, что число гражданских лиц, судимых военными судам, из года в год растет, но он понимал и другое — что Анохин никогда не сможет проверить или опровергнуть его слов, и потому говорил легко, увлеченно и без всякого опасения.