Гуси к чужому обеду

Джулия смотрела на спящего Боксона, наблюдая, как из-за мелькающего света проезжающих на улице машин черты его лица становятся то отчетливо мертвенно-бледными, то расплываются в темноте… Она очень осторожно погладила его по руке, и он тотчас открыл глаза:

— Что?!

— Ничего… Ты всегда так пугаешься?

— Нет… Наверное, у меня просто слишком чуткий сон…

— Рядом с тобой так уютно, тепло и спокойно…

Он обнял её, перевернулся на спину, она оказалась на нем, и затянувшийся поцелуй доставил удовольствие обоим.

— А сейчас мне уже не очень спокойно…

— И что же тебя волнует?..

Позже, уже отдыхая в блаженстве, она спросила:

— Почему ты все время смеешься?

— Неосознанно, видимо, какая-то подсознательная эйфория…

…Утром Джулия встала с самым первым лучом солнца, после душа выпила стакан персикового сока (такой завтрак она рекомендовала всем своим знакомым), подошла к мольберту. Было очень тепло, поэтому она не стала одеваться, а лишь облачилась в свою рабочую одежду — широкий джинсовый комбинезон.

Несколько минут она сосредоточенно смотрела на чистый нагрунтованный холст, потом выбрала кисть, на палитре смешала две краски, добившись нужного цвета, и провела первую линию. Этим утром работалось легко, образ картины создавался сам собой, нужно было лишь правильно подобрать оттенки и нанести их на полотно — то есть сделать то единственно правильное, что определяет живопись.

Вчера вечером она опять встретилась с Боксоном в «Катанге», оттуда пошли в маленький китайский ресторанчик, где на их глазах повар выловил из огромного аквариума живого карпа и зажарил на углях, с добавлением каких-то особенных китайских специй; на десерт подали совершено невесомые воздушные рисовые пирожные, а на тончайших фарфоровых чашках были нарисованы сценки из старинных китайских сказок.

В полночь Джулия и Боксон зашли в укромный бар на Пелл-Мелл, в полутьме зала звучала медленная музыка, молоденькие манекенщицы, скинув с усталых ног высоко-каблучные туфли, лениво отбивались от неумелых ухаживаний таких же молоденьких беловоротничковых клерков; парнишкам из Сити хотелось выглядеть значительно, но значительность получалась неубедительной, какой-то даже жалкой, и Джулии вдруг стало приятно от мысли, что рядом с ней мужчина, которому не нужно изображать из себя что-то — ибо он и был той самой личностью, которых так мало в этом мельчающем мире… И когда он пригласил её на танец, она обвила его шею руками, и прошептала: «Я измазала тебя помадой…». «Оставь, таксист умрет от зависти…» — шепотом ответил он.

…Боксон неслышно зашел в студию, сел в углу на пол (стульев не предполагалось); долго молча наблюдал, как на первоначально белом холсте появляются линии, как их переплетения все более усложняются, запутываются, и как вдруг вся кажущаяся хаотичность красок складывается в зримый образ, отражающий настроение художника, его видение жизни в данный конкретный момент.

— Перерыв! — сказала Джулия, поставив кисть в деревянный стакан. Она подошла к Боксону, села рядом, положила голову на его плечо.

— Тебе сегодня когда в галерею?.. — спросил он.

— Ты проклятый меркантильный француз, даже рядом с женщиной не можешь забыть о коммерции!.. Сегодня у меня выходной!

— В этом трагедия моей жизни — в Англии я лишь наполовину англичанин, а во Франции я очень недостаточный француз!..

— О, бедное дитя!.. — сокрушенно вздохнула Джулия. — Где наши сигареты?

— Остались в спальне, я сейчас!..

Он принес сигареты, пепельницу и зажигалку, Джулия закурила свои ментоловые «Сэлем», он — «Лаки Страйк».

— Я давно хотела тебя спросить, Чарли… — она смотрела на тающее облачко дыма. — Ты ведь убивал людей, да?

— Да. Тебя интересует — сколько?..

— Нет, не это… Что испытываешь, когда убиваешь человека в первый раз? Если не хочешь отвечать…

— Отчего же! Я однажды попытался дать для себя точные формулировки своих ощущений… Это звучит примерно так: потеря невинности, шаг за грань, какое-то чувство удивления — неужели все так просто?.. Чувство причастности к другой человеческой общности — общности убийц… Взгляд на мир другими глазами… Как после первой женщины… Звучит не слишком наивно?..

— Нет. Наверное, так оно и есть… Ты помнишь своих убитых?

— Не знаю… Точнее, стараюсь не вспоминать… По крайней мере, пока получается — не вспоминать…

— Почему ты пошел в Легион? Или об этом нельзя спрашивать?..

— У меня — можно! Хотя, в Легионе я научился утаивать правду при ответе, не лгать, но говорить не все… Ответ звучит так — у меня были разногласия с обществом. Устраивает?

— За неимением лучшего… А сейчас? Зачем ты хочешь стать наемником?

— Ещё в Легионе парни называли меня сумасшедшим…

— Чем ты их так поразил?

— В Сенегале, чемпионом нашего гарнизона по боксу был здоровенный парень из Кайенны, почти мулат, он любил говорить, что он — сын каторжника, видимо, в его краях такая родословная очень ценится. И я рискнул выйти против него на ринг…

— Победил?