Гусман де Альфараче. Часть первая

Вышли из обихода многие слова и обороты, кои некогда почитались изящными и чисто кастильскими, а ныне отвергаются нами как варварские. И для всякого кушанья есть своя пора — зимой нам не по вкусу то, что нравится летом, осенью хочется иного, чем весной, и наоборот.

Каждый день по-новому сооружают здания и военные машины. Непрестанно меняет вид всякая утварь и мебель: стулья, поставцы, конторки, столы, скамьи, табуреты, лампы, подсвечники. Меняются игры, танцы, даже музыка и песни: вот уже сегидилья оттеснила сарабанду[193], а там на смену сегидилье придут другие напевы, но и они забудутся.

Помните времена, когда мулы красовались в роскошных бархатных чепраках? А теперь на их сбруе не увидишь ни единой побрякушки, не говоря уже о шелках и позолоте.

Еще совсем недавно братец ослик был отрадой дам, возил их на богомолье и в гости, а нынче все ездят не в седлах, а в каретах.

Пусть дамы сами скажут, сколь обязательно и важно в наше время держать карманных собачек, обезьянок или попугаев для препровождения времени, которое прежде проходило за прялкой и пяльцами. Но рукоделья ныне в немилости и забвении, ибо прошло их время.

Та же участь постигла и самое Правду. Была и ее пора, не в наш век, но в глубокой древности, когда Правду почитали и ставили превыше всех добродетелей, а лжецов карали соразмерно учиненному обману и даже смертной казни подвергали, всенародно побивая камнями. Но всякое благо недолговечно, и только зло неистребимо, а потому досточестный сей обычай не мог удержаться среди нас, грешных. Пришла страшная чума, и те, кто, переболев, остался в живых, получили увечья, а новое поколение, здоровое, стало насмехаться над стариками, над их телесными изъянами и пороками, что тем весьма было неприятно. И тогда у людей пропала охота слушать Правду, а раз никто не хотел ее слушать, то и говорить ее никто не захотел; так с одной ступеньки поднимаются на вторую, со второй на третью — до самого верха, а от искры сгорает целый город. Под конец люди и вовсе потеряли стыд и, отменив давний обычай, осудили Правду на вечное изгнание, а на ее трон посадили Кривду.

Пришлось Правде подчиниться приговору. Побрела горемыка одна-одинешенька, как все опальные, — ведь почет воздается по достоянию и могуществу, а нагрянет беда, и друзья станут недругами. Дорогой взошла Правда на косогор и увидела, что с вершины соседнего холма спускается великое множество народу. Во главе несметного войска выступали окруженные свитою короли, правители, князья и жрецы того языческого племени, вельможи и разные чиновники. Сообразно сану и званию они располагались вокруг колесницы, сооруженной с дивным искусством и великолепием, которая торжественно двигалась в середине процессии.

На колеснице возвышался трон из слоновой кости и эбенового дерева, блиставший золотом и самоцветами, а на троне восседала красавица в королевском венце, но стоило к ней приблизиться, и красота ее исчезала, прекрасное лицо становилось безобразным. Сидя, она казалась стройной и статной, но когда вставала или ступала, видны были многие телесные изъяны. Одеждой ей служили цветы подсолнуха, пышные и яркие, но такие нестойкие, что даже легкий ветерок обрывал их лепестки.

Пораженная этой роскошью, Правда загляделась на шествие, а когда колесница приблизилась, Кривда узнала изгнанницу и приказала своей свите остановиться. Подозвала она Правду и спросила, откуда, куда и зачем та идет. Правда все рассказала начистоту. Тогда Кривда подумала, что не худо бы ради пущего величия держать в своей свите Правду, ибо о могуществе судят по числу побежденных противников — чем их больше, тем громче слава.

Она велела Правде повернуть за ними. Волей-неволей пришлось изгнаннице последовать за Кривдой, да только поплелась Правда в самом хвосте — там, как известно, всегда ее место. Хочешь найти Правду, не ищи ни подле Кривды, ни среди ее приспешников; Правда всегда к концу приходит и объявляется.

Первая остановка была в некоем городе, где навстречу шествию вышел Случай, весьма могущественный владыка. Он пригласил Кривду расположиться в его дворце. Та поблагодарила за любезность, но отправилась в богатую гостиницу Таланта, который в ее честь задал роскошный пир.

Когда же собрались идти дальше, дворецкий Кривды по имени Чванство — мужчина осанистый, с длинной бородой, суровым лицом, важной походкой и неторопливой речью — спросил у хозяина, сколько с них причитается. Хозяин представил счет, и дворецкий, не глядя, кивнул, что все верно. Тогда Кривда распорядилась: «Уплати этому доброму человеку теми деньгами, что дал ему на хранение, когда мы прибыли сюда».