Гусман де Альфараче. Часть вторая

В коротких словах невозможно разъяснить, как опасно пренебрегать привычным упражнением; упустить хотя бы одно звено в цепи — все равно что упустить петлю в чулке: все труды пойдут прахом. Я прогулял одну лекцию, а получилось, что пошли насмарку все четыре пройденных курса, да и мне самому пришел конец. Я стал пропускать то одно, то другое занятие, потом и вовсе забросил науки и даже нисколько об этом не жалел.

Любовь занесла меня в список своих слушателей. Ректором моим стала Грация, моими профессорами — ее грации, а моей единственной наукой — ее желания. Началось это с улыбок, а кончилось слезами. Я шутил, когда просил их угостить меня пирожком; а пирожок этот встал у меня поперек горла. Он был пропитан ядом, отнявшим у меня разум, и целых три месяца я ходил словно умалишенный, вызывая всеобщее осуждение и множество толков о том, как безрассудно губит свою жизнь отличный студент. Ректор сжалился надо мной, узнав о постигшей меня беде, и хотел помочь, но вышло еще хуже: теснимый со всех сторон полчищами врагов и злейшим из них — любовью, я не выдержал и сдался.

Любовь наша зашла уже довольно далеко, меня одаривали милостями, манили обещаниями, подавая надежду на полное исполнение всех желаний, а желал я быть ее супругом. Попробуйте встать на мое место, и будь вы хоть самым рассудительным человеком на свете, с вами случилось бы то же самое: побывайте-ка в подобных сетях, испытайте такое же искушение, побудьте в шкуре затравленного зверя — и тогда подавайте разумные советы. Я не видел иного выхода и бросил все ради благ, суливших избавление.

Мать девушки предложила мне стать хозяином их дома и имущества. Ее трактир пользовался доброй славой, дело она вела широко и успешно, получая немалый доход; мне всячески угождали, стараясь угадывать мои желания; держали меня в чистоте и опрятности, подавали каждый день самое свежее белье, оказывали такое уважение, словно я был главой семьи. Кто бы мог предугадать, что все это исчезнет без следа? К тому же я не хотел давать пищу злым языкам, которые уже приписывали мне то, что, окажись оно правдой, означало бы для меня спасение. Да, с вашего позволения, сеньоры, я женился.

Недорого продал я свои знания и все годы, посвященные наукам! Еще немного, и я получил бы сан и степень, обзавелся бы своим приходом, — все это было не только возможно, но несомненно… И вот, достигнув вершины всех усилий, накануне заслуженной награды, я вновь, словно Сизиф[159], принялся вкатывать наверх свой камень.

Ныне я возвращаюсь мыслью к тому, что тогда совершил. Любит бог переиначивать по-своему намерения и замыслы людей! Алтарь уже воздвигнут, хворост уложен, Исаак распростерт под обнаженным лезвием, рука занесена и готова обрушить удар — и вдруг он отменяет казнь![160]

Ах, Гусман, Гусман, на что пригодились бессонные ночи, усердные труды, высокие помыслы? Зачем было столько раз подниматься до рассвета, посещать лекции, держать экзамены, добиваться отличий?.. Я уже рассказывал, как в детстве любой путь и всякая дорога вели меня к нищенской суме; так и теперь после стольких усилий я снова очутился в трактире, и дай бог всем людям моего склада, чтоб они не кончили еще хуже.

ГЛАВА V Гусман де Альфараче бросает университет, берет с собой жену и переселяется в Мадрид, откуда им в скором времени приходится уехать

Итак, я перешел из бакалавров богословия в магистры земной любви; вы легко поверите, дорогие читатели, что я заслужил степень лиценциата этой науки, а потому позволю себе поведать вам все, что о ней узнал, а узнал я немало, так как был верным ее служителем.

Однако, задумав дать определение любви, мы тотчас убеждаемся, что это делалось не однажды и неисчислимыми знатоками, и нам не остается ничего другого, как повторить уже сказанное тысячу раз другими.

Столь причудлива и своенравна любовь, так различна она у разных людей, к столь неожиданным последствиям приводит, что чем больше о ней толкуешь, тем меньше ее понимаешь; а все-таки вслед за многочисленными предшественниками скажем свое слово и мы.

Любовь — это приступ безумия, порожденный праздностью, питаемый своеволием и лишними деньгами и исцеляемый удовлетворением низменной страсти. Это воспарение животной похоти, тончайшее и всепроникающее облако, которое через глаза попадает в сердце и, подобно ядовитому соку травы-самострела[161], не останавливается, пока не дойдет до сердца.

Любовь — это гость, которого мы радостно к себе приглашаем, но стоит раз его впустить, как он поселяется надолго, и выдворить его из дома нелегко. Это своевольный и вздорный ребенок, впавший в детство старик, сын, не щадящий родителей, отец, оскорбляющий сыновей. Это божество, не знающее милосердия, тайный враг, притворный друг, слепец, бьющий без промаха, вялый празднолюбец, могуществом не уступающий самой смерти.