Гусман де Альфараче. Часть вторая

Первым правителем Флоренции из дома Медичи был Алессандро[71], по праву носивший это имя, ибо он был великодушен, щедр и храбр; но во цвете лет погиб от руки убийцы. Ему наследовал славный Козимо, великий герцог Тосканский[72], заслуживший вечную славу своей доблестью и подвигами, милосердием и справедливостью. Трон его перешел затем к Франческо[73], который умер, не оставив наследника, и на престол взошел его брат, Фернандо[74], живой портрет их отца Козимо и достойный преемник его владений и добродетелей. Он-то и правит ныне городом, притом столь твердо и разумно, что нет на свете равного ему государя; народ любит его и почитает.

Будь рассказ Сайяведры длиннее, окончание пришлось бы отложить на завтра; но он словно отмерил его по оставшемуся времени: дело близилось к ночи, и мы как раз подъехали к постоялому двору. Там мы остановились на отдых, а утром, поднявшись на заре, выехали пораньше и всю дорогу гнали лошадей, чтобы поскорей прибыть к цели нашего путешествия.

Когда Флоренция явилась наконец нашему взору, меня охватил неописуемый восторг: такой прекрасной показалась она мне издали, вернее, с горы, откуда мы впервые ее увидели.

Я был восхищен приятным местоположением города, залюбовался бессчетными куполами и колокольнями, дивился красоте несокрушимых стен, величию и мощи высоких и стройных башен. Все повергало меня в изумление. Мне не хотелось съезжать с этого холма, дабы не отрывать взора от дивной картины; я боялся, что с близкого расстояния она окажется, как это часто бывает, совсем не так хороша. Но я сказал себе, что вижу лишь ларец, а спрятанное в нем сокровище должно быть еще прекрасней.

И я не ошибся. Когда мы въехали в город и я увидел его просторные, ровные и прямые улицы, вымощенные большими каменными плитами, дома, сложенные из дивно обработанного гранита, великолепно и искусно украшенные, с бесчисленными окнами и стройной сообразностью всех частей, я оторопел, ибо никогда не думал, что на свете есть второй Рим. А если хорошенько всмотреться, то по части зодчества Флоренция и его превзошла. Ибо самые прекрасные здания Рима наполовину разрушены, а те, что еще стоят, по большей части лишь напоминают о былом великолепии и сохранились в обломках и развалинах. Во Флоренции же все в чудном расцвете, все полно жизни, все дышит довольством и пышностью; и я сказал Сайяведре:

— Если здешние обитатели так же заботятся о своих женах, как о жилищах, то это, без сомнения, самые счастливые женщины на земле.

Я пришел в восторг и готов был останавливаться перед каждым зданием, но надвигался вечер, и надо было позаботиться о ночлеге. Мы сразу нашли харчевню, где нас приняли так приветливо и любезно, что слов не хватает это описать; мы были изумлены тем, как обильно и вкусно нас накормили, как опрятно был накрыт стол, как внимательно, учтиво и ласково с нами обошлись. Я всем наслаждался и почти забыл о главном предмете моего восхищения.

Меня уложили на удобную мягкую постель, так что ночь пролетела незаметно, как один миг. Наутро, с болью в сердце — то была моя гора Фавор[75], — я позвал Сайяведру, чтобы он подал мне одеваться и как знаток всех местных достопримечательностей показал город и в первую очередь Главный собор[76], чтобы нам отстоять там мессу и поручить себя милосердию божию, после чего все наши дела пойдут на лад.

Он проводил меня в собор, где мы исполнили свой христианский долг; выйдя оттуда, я замер словно истукан перед этим знаменитым храмом, любуясь его круглой маковкой, именуемой здесь «куполом», а я назвал бы ее «вершиной», ибо мне кажется, да и не мне одному, а всякому, кто ее видел, что все тайны зодчества, сколько их описано в науке и испытано на деле, собраны тут воедино и вознесены на недосягаемую высоту. Сие дивное сооружение с его величием, мощью и красотой можно счесть восьмым чудом света, не в укор и не в обиду всему, что доныне построено. Достаточно сказать, что одна часовня имеет четыреста двадцать локтей в высоту, не считая верхушки, — и всякий понимающий человек сам сообразит, каков должен быть диаметр здания.