Гусси. Защитница с огненной скрипкой

Ласло Дунц опять болтался вокруг столба на площади собраний и лупил в свою тарелку. Он бросил на меня мрачный взгляд, и я ответила ему не менее мрачным взглядом, постаравшись вложить в него побольше холода. Я и прежде не доверяла ни на грош этому типу, и впредь не собиралась – только не ему. Возле столба задержались мисс Бонни Блайтли Лонгфизер и Триполи Санчез, чтобы посплетничать о семье Беннингсли – надо сказать, эти сплетни никогда не прекращались. И уж тем более теперь, когда Беннингсли вдруг прекратили пускать пыль в глаза, закатывая званые обеды и вечеринки. Вы не поверите, чтó иногда мне удаётся услышать, пока я марширую по улицам и исполняю Ритуалы. Большинство жителей давно перестали меня замечать или считают меня какой-то блаженной, которую совсем не интересует их жизнь. Но я-то всё слышу. Всё до последнего шёпота. В том числе и домыслы о том, что там на самом деле творится, несмотря на масляные улыбочки и горячие рукопожатия нашего мэра. Даже Лукреция Беннингсли ни разу не собрала свой хвалёный клуб любителей книг за весь последний год – а ведь она столько лет выписывала книги для нашего посёлка. Да-да, как бы меня ни раздражала эта семейка, одного у них не отнимешь – они давали читать свои книги всем желающим, причём бесплатно. Вот и получается, что в нашем мире у каждого имеется своё место, даже если ты на дух его не переносишь. Он обязательно зачем-то да нужен.

Уловив момент, когда на меня никто не смотрел, я поспешила к Старой Эсмерельде. Не зря дедушка Вдова твердит, что не дело Защитнику маячить в таверне. Это подрывает доверие граждан. Они не должны видеть нас бездельничающими и развлекающимися вместо исполнения обязанностей. Как мы сможем сохранить посёлок в безопасности, если вместо этого предпочтём валять дурака в компании местных шалопаев? Так что мне надо будет всё сделать тихо и по-быстрому.

– А ты покарауль снаружи, – обратилась я к Сверчку, – и вой, если что-то случится.

Он кивнул, и я потрепала его за ушами. А потом метнулась на другую сторону улицы, в таверну к Старой Эсмерельде. Двери захлопнулись у меня за спиной, и я прошла мимо стойки бара в общий зал, где за поздним завтраком задержались немногочисленные клиенты. Но я-то знала, что в общем зале Всадница торчать не станет – не на такую напали. Она наверняка предпочтёт комнату за задней дверью, прикрытой тяжёлой шторой, – личную гостиную самой Старой Эсмерельды. Попадали туда далеко не все, я это прекрасно знала, как знала и то, что многие и сами не пожелали бы там очутиться. Здесь царил сумрак: бархатные портьеры на двух окнах не пускали внутрь солнечный свет. В рожках на тяжёлой люстре, висевшей на цепях, горели свечи, а воздух был дымным и тяжёлым. Здесь трудно было угадать, который час, и только по старинным напольным часам в два моих роста можно было определить точное время. Наверное, это нравилось завсегдатаям. Однако далеко не всем. И если кто-то всё же приходил сюда, то исключительно ради музыки.

Мне повезло: в это время гостиная была почти пуста. А те, кто здесь оказался, всё равно не имели привычки гулять по посёлку. Мистер Такахата, бывший кузнец, удалившийся от дел, потому что у него стали слишком сильно трястись руки; волосы у него совсем поседели. Люсиль Даунинг, некогда лучшая охотница за головами в трёх наших графствах, а нынче убеждённая пацифистка, тихонько посиживала в уголке. Болтали, что у неё на руках вытатуировано сорок семь чёрных сердец – по числу отнятых ею жизней. Шустрила Фараон К. шелестел своей неизменной колодой карт. Он садился играть только поздней ночью и мог в два счёта обчистить ваши карманы. Я как-то видела это сама – в тот единственный раз, когда набралась отваги и заглянула к Старой Эсмерельде после восхода луны. Конечно, это случилось до того, как я стала настоящей Защитницей. Я тогда едва успела появиться в посёлке и ещё могла надеяться, что подобная шалость сойдёт мне с рук.

Мне всегда нравились эти одиночки со своими тайнами и загадками, укрытые в глубине своих кресел и открывавшие рот исключительно по надобности, какие бы шум и суета не затевались вокруг. Их мрачная молчаливость казалась мне чем-то особенным, ключом ко всему тому, чего я не знала и не могла узнать. Это облекало их фигуры необъяснимой силой, и можно было не сомневаться, что они соблюдали свои правила и ритуалы не менее скрупулёзно и торжественно, чем я. Сколько себя помню, я видела, как они приходят и выходят из гостиной Старой Эсмерельды, погружённые в размышления о том, о чём они размышляли.