Гувернантка

Филиппу совсем недавно было даровано британское гражданство. Ради этого ему пришлось отказаться от своего греческого титула, но взамен он тут же приобрел сразу несколько британских — от герцога до барона, — причем титулы эти предусмотрительно были рассеяны по разным частям империи[93]. Его мать, загадочная принцесса Алиса, которую изредка можно было встретить во дворце в длинных черных одеждах, точно таинственного призрака, сидела неподалеку от алтаря. Ее сестры, вышедшие замуж за бывших нацистов, когда-то занимавших высокие чины, на свадьбу не приехали.

Впрочем, и среди гостей невесты были такие вот «дезертиры». Сильнее всего бросалось в глаза отсутствие герцога Виндзорского, который теперь жил в Париже. Впервые за долгое время Мэрион вспомнила об Уоллис. О ней сейчас, к слову, почти все позабыли — впрочем, это явно произошло неслучайно. Их изгнание стало необратимым и намеренным. Если уж королева решала от кого-то избавиться, у несчастной жертвы не было пути назад.

Со своего места Мэрион хорошо видела королеву. Сегодня на ней было непривычно простое платье из персиковой парчи — не менее странного для нее материала. На ее лице, как и всегда, застыло выражение учтивой сдержанности, но Мэрион живо представляла себе, что на самом деле творится в этом самом таинственном из всех королевских умов.

— А как зовут вон ту высокую птичку? — поинтересовался Джордж, кивнув на брюнетку, сидевшую в первом ряду.

— Эдвина Маунтбеттен, — ответила Мэрион.

Эта элегантная, красивая и умопомрачительно богатая дама была женой лорда Луиса. Он, к слову, стоял рядом и ничуть не уступал ей в надменности и аристократичности профиля, разве что под глазами у него залегли темные тени, которых у супруги, по счастью, не было.

Накануне у Филиппа состоялся мальчишник. Фотографы преследовали компанию морских офицеров до самого Дорчестера, а потом Маунтбеттен предложил, чтобы, справедливости ради, сперва гуляки сфотографировали газетчиков, а потом уже наоборот. Фотографы послушно передали камеры Филиппу и его дружкам, и те расколотили их о мраморный пол. Впоследствии эту историю превратили в иллюстрацию изобретательности Маунтбеттена, но Мэрион казалось, что он поступил подло и жестоко. «Яблочко от яблони недалеко падает», — пронеслось у нее в голове.

Негромко заиграл орган. Время от времени двери распахивались, впуская опоздавших гостей, а с улицы доносились крики толпы: «Хотим видеть Елизавету! Хотим видеть Филиппа!»

— Да мы тоже хотим, — недовольно проворчал Джордж. — Сидим тут уже незнамо сколько! Куда они запропастились?

Двери главного входа вновь распахнулись, и по залу пробежал взволнованный ропот. Под старинной аркой, вот уже не первое столетие встречавшей монархов, теперь стоял отважный, моментально узнаваемый, но тем не менее возмутительно непунктуальный человек. Черчилль неспешно проследовал между рядами к своему месту вместе с верной супругой Клементиной, которая держала его под руку.

— Он вообще знает, какой сейчас час? Впрочем, какая разница. Звездным он для него уже точно не станет, — съязвил Джордж, усмехнувшись собственной шутке.

И вот долгожданный момент наконец настал. Все взгляды устремились на большую западную дверь. Мэрион затаила дыхание. На пороге стояла Лилибет.

Принцесса медленно пересекла зал, взяв под руку короля, надевшего парадный мундир с галунами. Мэрион ахнула. Внутри боролись противоречивые чувства — сердце затрепетало от гордости, но душу, точно тяжелым камнем, придавило печалью. Лилибет походила на ослепительной красоты корабль; она плыла по собору, стройная и высокая, точно мачта, а пышные юбки и воздушная вуаль реяли у нее за спиной, будто парус. Она стремилась по красному ковру, распростертому перед ней, словно бескрайнее море, к своему дорогому лейтенанту.

Шелкопряды, оказавшиеся на поверку вовсе не «вражескими», сделали свое дело на славу, — в золотистых отсветах высоких канделябров атласная ткань излучала белоснежное сияние. Юбки были украшены россыпью жемчужин и мелкого хрусталя, выложенных в форме соцветий роз, сирени и жасмина. Норман заявил, что на это платье его вдохновила «Весна» Боттичелли, но Мэрион не заметила никакого сходства между блистательной Лилибет и простоволосой язычницей, изображенной на полотне. Лилибет была куда красивее этой самой ренессансной Весны.

Джордж легонько толкнул ее локтем.

— Дыши!

Мэрион судорожно выдохнула. Чувство у нее было такое, будто она катится вниз с огромной горы.

— А вон Мэгги! — шепнул ей Джордж.

Мэрион с замиранием сердца проводила взглядом младшую принцессу. На той было восхитительное пышное платье из тюля, и она чинно шагала за старшей сестрой в полном одиночестве, высоко вскинув хорошенькую блестящую головку, а следом за ней шли подружки невесты. Ее обособленное положение должно было подчеркнуть статус, но вместе с тем из-за него она казалась покинутой и хрупкой. А ей ведь было всего семнадцать. Как же она теперь будет жить без Лилибет? И как же она, Мэрион, теперь справится с ней? Мысли об этом были самыми что ни на есть безрадостными.