Гувернантка (СИ)

Допив свой чай, я сослалась, что мне нужно пожелать доброй ночи Елене Сергеевне, и ушла – я действительно направилась к Полесовой. Та еще не спала, сообщила мне, что уложила детей, но сама уснуть не может. Она и правда была крайне взволнована: эмоционально поведала мне, как ее муж собрался срочно организовывать переезд, потому что не понимал, как можно спать в доме, где только что убили человека, и как она его успокаивала, говоря, что им некуда деваться на ночь глядя. Тогда Жоржик сказал, что ему все равно ужасно не по себе здесь, собрался и уехал в клуб – очень мудрое и верное решение в данной ситуации, ничего не скажешь. Мы проговорили с Еленой Сергеевной не меньше часа, пока я не стала замечать, что она едва сдерживается, чтобы не зевать – тогда я пожелала ей спокойной ночи и ушла.

Проходя мимо детской, я не могла не подумать в очередной раз, что Елена Сергеевна идеализирует своих детей и ничего о них не знает – спят они, как же! Из-под двери то и дело вспыхивали отблески свечи и доносились голоса. Я, желая застать их врасплох, резко отворила дверь. Правда, увидела немного не то, что рассчитывала.

Мари сидела на ковре и поглаживала волосы Никки, положившего голову ей на колени. Напротив, вокруг едва тлеющей свечи сидели по-турецки Конни и Митрофанушка – сестра читала им что-то, а те с большим интересом слушали.

На лице Мари не было сейчас ни хитрости, ни упрямства – она выглядела какой-то очень беззащитной, совершенно растерянной и даже уязвленной. Все это только подогрела мою уверенность, что она читает братьям что-то неприличное: я слышала, что у восточных народов, культуру которых так обоэжает моя воспитанница, очень популярна некая книга, трактат о любви, название которой приличным девушкам и знать не полагается. Ничуть бы не удивилась, узнав, что этой литературой Мари и решила поделиться с братьями.

– Что вы читаете? – спросила я, сверля ее взглядом.

– Жюль Верн «Пятнадцатилетний капитан», – отозвалась Мари неловко – видимо, все еще от неожиданности.

Надо сказать, что я была очень удивлена. Во-первых, это не трактат о любви, что уже хорошо, а во-вторых…

– Вы что же, Мари, читаете на французском?! – поразилась я. У меня в этот момент шевельнулась робкая надежда, что с этой девицей еще не все потеряно.

– Нет, – хмыкнула Мари, возвращаясь меня с небес на землю, – Денис Ионович подарил Жюля Верна в русском переводе. Заставите нас за это зубрить немецкую грамматику?

Она уже совладала с собой и вернула обычный яд в голос и холодное презрение во взгляд. Мальчики смотрели на меня в это время как стая волчат – настороженно и исподлобья – будто я и впрямь была злющей гувернанткой из историй, которыми пугают школьников.

Я жалела, что вообще вошла в эту комнату, и не знала, как мне теперь выйти отсюда: правильная и строгая гувернантка должна бы отобрать свечу, книгу и велеть детям немедленно ложиться спать, поскольку шел уже третий час ночи, а у нас занятия с восьми. Добрая же нянюшка, вроде той, которая вырастила Пушкина, лаской уговорила бы их лечь в кровати, а потом сама читала бы, пока они не уснут.

Мне же первый вариант казался в корне неправильным, учитывая обстоятельства – в доме только что убили человека: Конни и Никки вряд ли что-то поняли, но наверняка ужасно перепугались и просто не могут заснуть. Ну а вариант с доброй нянюшкой не подходил потому, что у меня вовсе не тот тип отношений этими детьми, чтобы вот так запросто поцеловать их в лоб, сесть рядом и начать читать Жюля Верна. Кроме того, у меня было полно дел, которые откладывать я просто не имею права.

Поэтому я выбрала третий вариант:

– Зрение испортите, – сказала я, зажигая свечи на стенах так, что в комнате стало хотя бы светлее. – И не забывайте все же, что завтра вам вставать к восьми.

После чего я плотно закрыла дверь и направилась по своим делам. Однако заглянула перед этим к Катюше и попросила ее разбудить завтра детей не в восемь, а в девять.

Глава VIII

Убедившись, что квартира окончательно погрузилась в тишину, что никто не выйдет внезапно в коридор и не застанет меня, я взяла масляный светильник и направилась в комнату, где убили Балдинского. Определенной цели у меня не было – я только знала, что нельзя оставлять без внимания место происшествия, потому как завтра мне нужно будет письменно объясняться перед Платоном Алексеевичем и показать ему, что у меня есть хоть какие-то зацепки. Потому что Балдинского я по-прежнему считала главнейшим кандидатом на роль Сорокина – и его убийство убедило меня в этом еще больше.

В комнате, на полу из паркета карельской березы, рядом с отодвинутым креслом, был обведен мелом силуэт убитого Балдинского, некогда лежавшего там. Внутри этого силуэта было разлито несколько ужасающих лужиц крови: большая, в самом центре – судя по всему, это было последствие выстрела в сердце; и несколько меньшая, с прилипшими волосами и кусочками раздробленной кости – рядом с головой. Убийца стрелял так, чтобы не дать Балдинскому даже шанса выжить.