Гувернантка (СИ)

– Сегодня чуть свет Платон Алексеевич получил вашу шифровку, телеграфировал мне и велел немедленно к вам ехать, благо, я был в Твери и мог добраться за пару часов… Рассказывайте теперь подробней, Лидия Гавриловна – действительно есть основания полгать, что вчера в этом доме убили Сорокина?

С этими словами Кошкин бросил на меня пытливый острый взгляд – и ждал ответа. Он явно располагал теми же сведениями, что и Платон Алексеевич, но пароль называть не собирался. Потому что не знает его? Потому что он вовсе не от Платона Алексеевича?

И случайно ли он встал возле двери, преграждая мне путь, если я захочу уйти?

Стараясь дышать ровно и не выдавать своего волнения, я, однако, уже улучила момент, чтобы схватить со стола канцелярский нож и сжать его в руке под столешницей. Право, кажется, я была готова ко всему.

– Что-то не так? – Кошкин прищурился и сделал шаг ко мне – он все же понял, как я взволнована.

Платон Алексеевич инструктировал, что если меня раскроют, станут допрашивать – я сразу должна признаться во всем и ни в коем случае не строить из себя героиню. Он говорил это очень тихо, внимательно смотрел мне в глаза, а я тогда, разумеется, решила, что ничего никогда не скажу врагам, чтобы не подвести дядюшку. Что лучше я выброшусь из окна или отравлюсь – я даже достала на этот случай цианистый калий, ампула с которым лежала сейчас в моей комнате, в шкатулке с маникюрными принадлежностями.

Но до сего момента я не предполагала всерьез, что меня могут раскрыть. И понимала, что мне совершенно не хочется бросаться из окна.

А Кошкин тем временем потянулся рукой к внутреннему карману сюртука, отчего я вскрикнула уже в голос, уверенная, что сейчас он достанет пистолет.

– Да что с вами? – бросился он ко мне, выставившей перед собой канцелярский нож.

Из кармана он вынул лишь блокнот с карандашом.

– Вы ничего не хотите мне сказать? – мой голос дрожал, а влажная ладонь сжимала рукоятку ножа. Я почти выкрикнула: – Пароль!

Еще мгновение, показавшееся мне вечностью, Кошкин смотрел мне в глаза, а потом выругался:

– Японский городовой! – после чего хлопнул себя по лбу и, снова взглянув на меня, на одном дыхании выпалил: – Правда ли, что в Ботаническом саду растут ананасы!

Кажется, в тот момент у меня на глазах даже выступили слезы – от облегчения. Ей-богу эти слова казались самыми желанными на свете. Я, видя, как дрожит рука, аккуратно положила нож на место и выдохнула:

– Ананасы еще не созрели, зато в саду можно покормить белок… Боже мой, Степан Егорович, я едва не поседела!

– Простите, Лидия Гавриловна, простите… – он еще косился на нож, который только что был у меня в руках. – Я предупреждал Платона Алексеевича, что я всего лишь полицейский, простой сыщик, а все эти политические игрища… я так и знал, что я все испорчу!

Должна признать, что сокрушался Кошкин совсем не зря. Но, слава Богу, все разрешилось, и что толку теперь сокрушаться? У нас не так много времени, в конце концов.

– Так значит, вы теперь следователь из Петербурга? – констатировала я, снова оглядывая его с головы до ног.

– Помощник следователя, по правде сказать… – несколько смутился он, – но Платон Алексеевич решил поручить расследование смерти Балдинского именно мне. А вам он велел возвращаться в Петербург. – Кошкин взглянул мне в глаза, понизил голос и как будто через силу добавил: – Если вы захотите. Он сказал, что если вы считаете, что сможете помочь, то оставайтесь.

Вот как… дядюшка позволяет остаться мне здесь, если я захочу. Я понимала, что это означает только одно – он сам не хочет, чтобы я уезжала, иначе бы он высказался совершенно однозначно. Вероятно, он считает, что я впрямь полезна. Кошкин хороший сыщик, он смог бы найти убийцу Балдинского, будь это обыкновенным уголовным преступлением, но здесь дело политическое. Связанное с разведкой, в которой Кошкин ничего не понимает – что он доказал только что, вовсе забыв о пароле.

Но дядя не сказал прямо, что хочет, чтобы я осталась. Вероятно, потому что это действительно опасно, и он сам толком не уверен, справлюсь ли я.

– Значит, Платон Алексеевич сказал вам, что выбор за мной?

– Да… – помедлив, произнес Кошкин.

– В таком случае я остаюсь, – я подняла взгляд на его лицо и как можно беззаботней улыбнулась.

А Кошкин тотчас расцвел в ответ:

– Я очень рад этому! Для меня большая честь работать с вами… снова. Признаться, в какой-то момент я испугался, что вы возьмете и откажетесь!

Я улыбалась ему и еще более уверилась, что поступаю правильно – Кошкин плохо представлял, куда и для чего его направил Платон Алексеевич. И еще подумала, что нужно все же переложить ампулу с цианидом из шкатулки в ридикюль, поближе к себе. И еще – что если подробности этого разговора узнает Ильицкий, то я предпочту выпить этот цианид сразу, а не объясняться с ним.

Глава XIV