Гвенделл, лучший ученик

Лирен зашел, пока у отца был отгул. Он пустил Берта во двор, и тот с Лиреном сидели на лавке под Великим дубом, чтобы папа мог их видеть. Лирен говорил, что приходил все те два дня, но заставал Берта в полубезумном состоянии. Еще сказал, что ни о Бьюли, и о Чуме за это время ни словечка. Мошкара шастала по городу, но никто этих двоих так и не увидел.

– Может, Чума забрал ее в другой город? – спросил Берт, болтая ногами в воздухе.

Было тепло и солнечно. Пахло свежескошенной травой. Над клумбой вились бабочки-капустницы. Гилберт смотрел, как они белоснежными парочками кружатся на фоне безоблачного голубого неба.

– Мы бы знали, – ответил Лирен. На нем была не по погоде закрытая данмерская роба такого же бордового цвета, как его глаза. – Бьюли бы рассказала подружкам, а они – Гафу. Он с ними часто ходит. А Гаф сказал бы нам.

Гилберт посмотрел в окно своего дома, но не увидел там папу. Тогда он понизил голос и наклонился к Лирену:

– Вот бы Чума в лесу заблудился и его там медведи сожрали.

Лирен посмотрел на него с плохо сыгранным возмущением.

– Нельзя так говорить, – в голосе у него проскользнуло ехидство. Он удержал улыбку и заученно сказал: – Нельзя желать никому смерти, Стендарр учит нас быть милосердными.

– Чума идиотина. Чего к нему быть милосердными?

Едва Берт себя услышал, в голове сверкнула мысль, что можно быть лучше Чумы. Во всем. Сильнее, смелее, острее, но… Не таким идиотиной.

Можно быть лучшим Строу для Барензии. И она, и Бьюли заслуживают лучшего.

– Он тоже смертный, – поучал Лирен. – Как все мы. Мы должны быть милосердными друг к другу. Чтобы мир стал лучше.

– Он идиотина. Смертная идиотина.

Берт приложил руку к щеке, на которой пару дней назад красовался пухлый синяк. Теперь там ничего не было, но словно осталась невидимая печать. Как клеймо: “девкан”, “дурик”, “мелкий”. У Чумы такого с роду, наверное, не было. Он идиотина, но такого у него не было. Нечестно.

– Не надо так, – тише сказал Лирен и посмотрел ему в глаза с той строгостью, на которую только взрослые способны: – Чтобы тебе того же не желали.

Берт даже замялся. Но потом внутри поднялась волна злости, чистой и искренней. Он ткнул пальцем в щеку и воскликнул:

– Да он уже это сделал! Забыл уже?!

– Не забыл, – Лирен притих и потупил глаза. – Извини.

– Вот и правильно.

Он снова оглянулся на окно, и на этот раз там стоял папа. Так же смотрел на него, а потом кивнул в вглубь комнаты, зовя домой.

– Уже пойдешь? – спросил Лирен, водя между ними взгляд.

– Да, – Берт спрыгнул со скамьи и положил руку на его плечо, но тут же отдернул. – Помочь чем-то надо.

– Ладно. Пока.

– Ага.

Берт зашел в дом и из окна увидел, как Лирен поплелся с площади, опустив голову. Будто задумался о чем-то. Он было начал прикидывать, чем тот так загрузился, но папа окликнул с кухни:

– Подойди.

В его голосе Гилберт уловил что-то холодное, опасное. Как заяц выхватывает из шелеста кустов вокруг дыхание лисицы. Отец говорил таким голосом, когда пришел утром предъявить за лунный сахар.

– Ближе к вечеру мы пойдем к Алеру Дренну, мужу Лереси, – сказал он, когда Берт зашел в кухню. Папа разводил огонь в печке. – Он преподает фехтование и стрельбу в Гильдии Бойцов.

– Зачем?

– Мы еще вчера договорились, что он будет с тобой заниматься каждое утро. Хотел сказать тебе сразу, но тебе было слишком нехорошо, – последние слова он сказал с подчеркнутым укором. Берт нахмурился. – Тебе нужно начинать заниматься чем-то полезным. И учиться стоять за себя.

“Он тоже считает, что я девкан и мелкий”.

Гилберт сжал губы и опустил голову, чтобы папа не увидел, как навернулись слезы.

– Ты меня понял, Кнопка?

– Да, – процедил Берт.

Отец выпрямился и подошел к нему. Гилберт услышал его сипящее дыхание и уловил запах спирта.

– Алер тебе понравится. Он тоже знал маму.

Берт недоверчиво поднял глаза.

– Да, – кивнул папа. – Мы с мамой давно с ним дружили. Еще до того, как ты родился.

Все это он говорил как-то безучастно, будто передавал чье-то послание. Берту даже показалось, что он врет. И про маму, и про Гильдию Бойцов.

– Ага, – Гилберт украдкой покосился на лестницу. Стоять перед папой было неуютно, хотелось поскорее убежать к себе. Папа заметил его взгляд.

– Иди, – он вздохнул будто бы с облегчением. – Скоро позову тебя обедать.

Гилберт заметил кадку с торчащим свиным окороком недалеко от разожженной печи. Со среза еще сочилась кровь, собираясь вокруг головки кости. Папа обернулся за его взглядом и предложил:

– Хочешь помочь разделать?

– Не-а.

В спальне он достал из комода “Поучения благой Альмалексии”. Хотел перечитать ее и задержаться на кое-каких главах: “Подозрительном лекаре”, “Вареном кагути” и “Гуарах и крабах”. Они возвращали на годик назад, когда все было проще.

Не то, что сейчас. Шесть с половиной – это тебе не хухры-мухры.

Он лежал на кровати на спине, закинув ноги на стену. Как раз начал перечитывать “Подозрительного лекаря”, когда с улицы свистнули:

– Фи-и-и-иу!

Берт встрепенулся и уронил ноги на подушку. Сердце затрепыхалось, как пойманная бабочка.

– Фуфел? – он спрыгнул с кровати и побежал к окну.