Гвенделл, лучший ученик

Гилберт настороженно уселся за стол и взял ложку, хотя аппетита не было и в помине. Он смотрел на кубики вареного мяса в охристом вязком бульоне, россыпь петрушки, кусочки моркови и картошки. К лицу поднимался теплый пар. Берт сглотнул и тихо спросил:

– Пап… А ты видел Чуму? Ну, Чамбера?

– Видел, – папа продолжал скользить тряпкой по столешнице, не оборачиваясь. Только голос помрачнел.

– Что с ним стало?

Папа помолчал. Он все тер и тер, а потом отложил тряпку и повернулся с выражением полной отчужденности.

– Мне пришлось его обезвредить.

Берт смотрел на него, широко распахнув глаза. Дым от похлебки припекал подбородок.

– Тебе уже кто-то рассказал? – спокойно спросил папа. Гилберт кивнул, и он добавил: – Кто?

– Лирен. Он… От этого… От босого слышал.

– Я хотел только поговорить с ним, – говорил папа. – Но потом мы… Начали повышать друг на друга голос, и Чамбер схватился за меч. Мне пришлось обороняться.

Берт опустил глаза в похлебку и спросил:

– А Бьюли? Она с ним постоянно была. А теперь пропала.

– У нее светлые волосы?

– Да.

Папа глубоко вздохнул и потер переносицу. Гилберт смутно помнил этот жест.

– Я нашел в его доме девушку со светлыми волосами. Она была уже мертва.

Ложка выпала из пальцев и стукнулась об стол. Гилберт не моргая смотрел на отца. Чувствовал, как сердце растворяется под ребрами. В горле встал ком. Мир вокруг папиного лица размылся и окрасился в черный.

– Извини, Кнопка.

– Это… Точно?

– У нее было светло-голубое платье.

Да. Светло-голубое. Как в тот раз, в “Дубе и патерице”, когда Чума обоих выставил на улицу.

Уголки губ Берта задрожали. Он приложил руки ко рту и тяжело задышал. Внутри все задрожало и заныло, в голове застучала боль.

Мир потерял будто все кирпичики за раз.

Перед глазами все расплылось. В похлебку упала слеза. А потом вторая.

Берт не увидел, как папа метнулся к нему. Не почувствовал, как положил руку на плечо.

– Ты ее знал? Ты дружил с ней?

– Б-ли, – стонал Гилберт в сжатые пальцы. – Бь… Бь-ли…

Отец поднял его из-за стола и стиснул в объятиях. Берт уткнулся ему в пахнущее спиртом плечо и завыл. Папа решил не говорить, что стало с Бьюли. Что она лежала в кровати Чумы голая, с красным ожерельем из отпечатков рук на шее и синяками на лице. По внутренней стороне бедер размазалась кровь. На простынях тоже.

– Прости, Кнопка, прости, – папа гладил его по спине и волосам. – Если бы я знал…

– Бь-ли! – ревел Гилберт. – Ну почему?!

К Алеру Дренну они тогда не пошли.

***

Хотя он и правда понравился Берту, когда Лереси привела в Гильдию Бойцов через два дня (у отца была служба). До этого Гилберт безвылазно сидел дома: читал взахлеб, работал по дому или просто смотрел в окно. Без конца думал о Бьюли, прокручивал в памяти ее слова “умничка” и “солнышко”. Ее поцелуй. Ощущение ее кожи, прикосновение к волосам, сладкий запах духов. Ее серые, как у мамы, глаза. Ее кровь, струящуюся по подбородку после удара Чумы. Ее вспухшие губы и горящий на щеке след ладони. Ее голос. “Фамвер, повавуфта”.

Наверное, это же она говорила перед самой смертью.

Интересно, что говорил перед смертью Чума? Он успел осознать, что умирает?

Берт думал об этом, сидя на подоконнике и глядя на скачущих на ветках вяза воробьев.

Но Алер Дренн немного разогнал тоску. В отличие от Лереси, он хотя бы не называл всех идиотинами, а говорил, что “только червяку хорошо живется, у него не понять, где голова, где зад”. Или “проще только себе зуб лизнуть”. Звучало глуповато, но Берта веселило.

Он спрашивал Алера о маме. Тот рассказывал:

– Керис ее звали, как сейчас помню. Выглядела, как подросток, низенькая такая и тощая, но на лицо очень красивая. Вредная, конечно, но не злая. Не знаю, стоит ли тебе знать или нет, но, как бы так сказать… Мы с ней знали не самых достойных людей и не самыми достойными вещами занимались. Маловат ты все это знать, но чем бы дитя ни тешилось…

Сказать, где он с ней познакомился, Алер не смог.

– Поживи с мое, узнаешь, что память становится как решето.

Мало что из его слов Гилберт понимал, но слушать нравилось.

Алер дал учебный лук, стрелы и деревянный меч и пригласил ходить на тренировочную площадку за зданием Гильдии, когда захочется. Даже учил ездить верхом, когда водил в городскую конюшню. Основные занятия проводил по утрам в небольшой группке ребят-ровесников – 3 мальчика и 4 девочки. Берт перезнакомился со всеми.

Поначалу жизнь без Чумы и Бьюли казалась пустой, бесцветной. Мошкара без него как-то подутихла и стала реже показываться на улицах. Чаще всего Берт виделся с Лиреном и Фуфелом (тот подсовывал своих “сомиков”, но Гилберту они не очень нравились, слишком вонючие и едкие). Подружки Бьюли наоборот скучковались и начали чаще трепаться в уголке в “Дубе и патерице”.

Но Берт продолжал думать о ней перед сном. Уже не сколько с тоской, сколько с теплотой.