Гвенделл, лучший ученик

Внизу шуршала крона вяза. Берт распахнул створки и увидел, как Аксель карабкается вверх по дереву.

– Здор'oво, мелкий! – кинул тот, ловко хватаясь за ветки и отталкиваясь ногами от ствола.

– Ты зачем сюда ползешь?

– Базар есть, – пыхтел Фуфел. – Не орать же с улицы. Ух… Лирен сказал, тебя батя замуровал.

– Ну, да.

Фуфел подтянулся на верхней толстой ветке и закинул ноги на ту, что тянулась к окну. Затем резко согнулся и сел.

– Ты не видел, как твой батя позапрошлой ночью со смены приходил? – он подполз к окну, схватился за раму и перемахнул на подоконник, усевшись спиной к косяку. Потом глянул в комнату и обвел ее глазами: – Симпатичный шалаш.

– Ага. Нет, не видел. А что? – Берт почувствовал в животе шевеление тревоги.

– Так ты не в курсе, что он отмутил?

– Нет.

Аксель привалился затылком к раме и провел рукой по лицу, забавно оттянув щеки. Гилберт с усилием влез на подоконник, еле закинув туда ногу и подтянувшись. Фуфел поднял его и усадил напротив.

– Короче. Он Чуму порешал.

– Что?

– Убил, дурик! Твой батя убил Чуму!

Берт вытаращился на него так, будто впервые видел. Внутренности обледенели. Он смотрел на Фуфела, раскрыв рот, а тот смотрел на него, подняв брови.

Поначалу в голове зияла пустота, точно после взрыва, а потом пробился вопрос: “Почему он ничего не сказал?”

ПОЧЕМУ ОН НИКОГДА НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТ?

Смесь из злости и ужаса окатила его с ног до головы. Губы задрожали в попытках произнести хоть одно слово.

– Вот тебе и… – Фуфел передразнил его, широко раскрыв рот и пошлепав губами, как выброшенная на берег рыба.

– Н-н… Но он ничего… Откуда ты знаешь? – Берт едва связывал слова.

– Босяк знакомый видел, как он приходил домой к Чуме, они там пошумели, и батя твой вышел весь в крови.

– Нет…

– Что “нет”? Ты Чуму когда в последний раз видел? Только когда он тебя об мостовую башкой долбил, и я тоже. Потом его вообще все потеряли.

– А… А Бьюли? Ее видели?

– Нет. Не знаю. Может, уехала, но никто не видел.

Берт закрыл лицо руками и потер глаза.

– Вот такие дела, мелкий, – вздохнул Фуфел и снова обвел взглядом комнату. – Вот такие дела… Лирен, кстати, говорил, тебя тут шарашило по-черному.

– Угу, – промычал Гилберт в ладони. Он отлично понял, что это значит.

– Собственно, сейчас-то полегче?

– Угу.

– Не буду я тебе этот сахар больше давать, ну его нахер. А то откинешься еще, печально будет.

– Ну, да, – Берт убрал руки от лица и протяжно вздохнул, глядя на улицу. В лицо дул нежный летний ветерок, вяз весело шелестел, но на душе холодело. Руки покрылись мурашками.

Он слышал, как в кухонном окне прямо под ним стучал нож. Папа счищал мясо со свиной кости. Или нарезал овощи. Для Берта он вдруг отчасти превратился в ту тень, какой был до того, как умерла мама. Гилберт знал, как зовут эту тень, как она выглядит и чем занимается, но все равно она оставалась туманной фигурой. С неизвестными мыслями и неизвестными планами.

Эта тень убила Чуму. Да, Берт час назад говорил Лирену, как хорошо было бы узнать, что Чуму загрызли в лесу медведи, но это было несерьезно. Чума калечил и портил жизнь, но он был ее частью. Ее кирпичиком. Таким же, как Бьюли, Лирен, Фуфел, Нивенир, Гаффер, остальная мошкара, папа и Лереси. Все в этом городе были кирпичиками той жизни, к которой привык Гилберт. И один из них выпал, а значит, картина стала другой. Не целой.

А самое жуткое, что другой, ближайший кирпичик, – Бьюли, – пропал. Так же, как пропала мама.

От этой мысли Берт вздрогнул. Фуфел чуть наклонился к нему, дохнув запахом табака, и спросил:

– Тебя когда выпустят-то?

– Не знаю, – сухо ответил Гилберт. – Меня сегодня отдадут какому-то учителю в Гильдию Бойцов.

– О, хорошо. Может, хоть никакой другой Чума тебя шпынять не станет.

Берт перевел на него усталый взгляд.

***

Сразу как Фуфел ушел (точнее, он, как куница, вертко слез по дереву), Берт вернулся с “Поучениям” и продолжил читать “Подозрительного лекаря”. Правда, буквы никак не складывались в слова: Гилберт не мог думать ни о чем, кроме Бьюли и Чумы.

Стучание ножа в кухне вызывало нервную дрожь и холод под сердцем. Берту все казалось, что оно в любой момент утихнет, а на лестнице послышатся тяжелые отцовские шаги и его свистящее дыхание. Затем он распахнет дверь и…

Стучание затихло.

– Кнопка! Спускайся, готово!

Берт вздрогнул и прижал книгу к груди.

“Вот я сейчас спущусь, а он там стоит с ножом в крови.”

– Кнопка!

– Иду, – хрипло откликнулся Берт и убрал книгу дрожащей рукой.

Но папа не стоял с ножом в крови. Когда Гилберт спустился, то увидел его протирающим разделочную стойку. Крови нигде не было. Кадка, из которой он доставал окорок, была закрыта. В потухшей печи добулькивал котелок. В углу стойки притулилась початая бутылка эля. Пахло специями и мясом. А на обеденном столе дымилась мисочка густой похлебки.

Берт перевел недоверчивый взгляд на отца. Тот обернулся из-за плеча и взглядом указал на миску.

– Нам скоро идти, не забывай.