He как у людей

Милли поцеловала младенца в полупрозрачную щечку и стала укачивать, расхаживая по мрачным, темным коридорам больницы и воркуя на ходу без умолку: конечно же, она описала малышке и каждого проходящего пациента, и толстую медсестру с пышной грудью и косыми глазами. Медсестра бросила на Милли суровый, неодобрительный взгляд, и она почувствовала себя юной и легкомысленной. Ну и что плохого в легкомыслии — почему бы ей и не повитать в облаках? Не каждый день в жизни выпадает шанс начать все с чистого листа с новым человеком, с дочерью сына, там, где не успела еще ничего напортить.

— А при чем тут Миллбернекая школа? — спрашивает Милли.

— Они хотят меня туда отправить! — сквозь слезы говорит Эйдин. — Хотят от меня избавиться!

— Что?

Эйдин вытирает щеки.

— Ты знала?

— Я? — возмущается Милли. — Откуда, твой отец мне никогда ничего не рассказывает. Когда это случилось?

— Не знаю. Я вообще не должна была об этом знать. Просто нашла эти… ну… документы.

— Но почему?

— Потому что они меня ненавидят.

— Глупости. Никто тебя не ненавидит. Тебе на будущий год выпускной экзамен сдавать. Должно быть, хотят, чтобы ты по учебе подтянулась.

— Ага, как же.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, Эйдин. Где ты нашла те документы?

— У папы на письменном столе.

— А о доме престарелых ты там, случайно, ничего не видела?

Эйдин молчит.

— Никаких фотографий малахольных стариков в инвалидных колясках? Бабушек с ходунками, еще чего-нибудь в этом роде?

— Мне нравится это слово — малахольный.

Милли вздыхает.

— Кажется, меня хотят туда сплавить. Выходит, мы с тобой товарищи по несчастью.

— Вряд ли, бабушка.

— Ты многого не знаешь, — мрачно говорит Милли и добавляет: — Идея! Мы с тобой куда-нибудь убежим — вдвоем. Спрячемся на каком-нибудь большом корабле в гавани и даже знать не будем, куда плывем.

А потом, недели через две, вылезем из темного чулана, проморгаемся на солнце — и окажемся в Африке, и поедем на сафари.

— Так вот ты какой, бред малахольного.

Эйдин впервые за весь вечер еле заметно улыбается, и Милли думает, какая она все-таки славная.

7

Придирчиво перебрав все варианты, Кевин останавливается на «Доббинсе». Именно там сегодня состоится стратегический ужин, во время которого они с Грейс (Грейс уже дома, явилась наконец!), как он надеется, обсудят в деталях вопрос о новой сиделке для его матери — вопрос, который Милли, по своему обыкновению, с момента ареста упорно игнорирует. Кевин до сих пор не знает, готова ли она внутренне к тому, чтобы впустить в дом сиделку. Теперь, в придачу к просмотру в нездоровых количествах всех эпизодов сериала об освобожденных женщинах Майами (он заменил ей батарейки в пульте), мама, похоже, нашла себе новое занятие: приставать к соседям Фицджеральдам, чтобы те вернули какой-то ящик, который она сама им всучила несколько лет назад.

«Доббинс», освещенный в основном крошечными белыми свечками в стеклянных банках, имеет вид чопорный, строгий и сдержанный. Есть надежда, что мама, с ее привычкой бросать родственников за столиком и без приглашения подсаживаться к другим компаниям, которые покажутся ей более интересными, будет достаточно подавлена этой обстановкой, чтобы это отбило у нее желание бродить по всему ресторану.

Они усаживаются и делают заказ. Кевин замечает, что Милли, уже слегка захмелев, начинает исподтишка высматривать потенциальную жертву. Официант, немолодой, надменного вида (эту надменность не нарушают даже жидкие ощипанные усишки), приносит за соседний столик широкий бокал с коктейлем из креветок. За столиком сидит удивительно несовпадающая пара: дивной красоты женщина с оливковой кожей и непослушными курчавыми волосами, а рядом с ней — гигантский рыжий человек-горилла с приятной улыбкой на лице.

— Ах, какая красота, — говорит Милли, якобы обращаясь к сыну с невесткой, но Кевин-то ее хорошо знает. — Должна заметить, я люблю хороший коктейль из креветок, правда, Кев? — Мама повышает голос и бросает взгляд на соседей. — Конечно, за креветками нужно идти только в «Баллибоу», это во-первых.

Кевин негромко говорит:

— Давай на «во-первых» и остановимся.

— А во-вторых, конечно же, коктейльный соус. Туда нужно непременно добавить soupcon[3]…—Мама застенчиво улыбается, как всегда, когда пытается щегольнуть своим школьным французским. — Soupcon хрена. На кончике ножа. — И, обращаясь уже напрямую к соседке, добавляет: — Позвольте спросить, вы из Индии или из Пакистана?

Мама, ты, как всегда, успела приложиться? — говорит Кевин, подмигивая соседям. — Давай не будем мешать людям, хорошо?

— Ничего страшного, — произносит мужчина.

— Я из Тринидада.

Мужчина дружелюбно улыбается маме.

— Вы тоже креветки заказали?

— Кто, я? — переспрашивает мама. — Нет, что вы — куда мне столько креветок! — И обращается к Кевину: Что я заказала?

Это часть спектакля: мать всегда делает вид, будто не знает, что заказала, а когда блюдо приносят, изображает изумление, словно в первый раз видит мидии из Дублинского залива или салат с рукколой, и уж тем более никогда ничего подобного не заказывала.

— Копченого лосося, кажется? — спрашивает она.