He как у людей

Желание отомстить за пострадавшую дочь — ее же чуть было не обожгли, а потом выставили из дому на арктический мороз! — и немедленно схватить за шиворот обидчицу, сорвать зло за весь этот дурдом на своей умной, сложной, вечно несчастной девчонке охватывает Кевина с такой силой, что пол буквально уходит из-под ног. Он взлетает вверх по лестнице, перемахивая жилистыми ногами бегуна через две, а то и через три ступеньки враз, и бросается к двери Эйдин, куда вход строго воспрещен для всех Гогарти, пока не постучишь дурацким кодовым стуком и вежливо не попросишь разрешения.

Но сегодня он вламывается без всяких церемоний. Комната — точное отражение дочкиного возраста, или душевного состояния, или того и другого вместе. Повсюду, за исключением того угла, где в идеальном порядке хранятся реликвии святого Чёткого, царит бардак. Пол завален хламом: дезодорант, весь облепленный ворсинками от ковра, разномастные джинсы и носки, вывернутые наизнанку, пакет из торгового центра, откуда торчит целый ворох бюстгальтеров: недавний поход по магазинам с матерью закончился полным фиаско, как нередко случается в последнее время. Рядом с кроватью Эйдин стоит чашка холодного чая, затянутого молочной пленкой, и тарелка с остатками утренних тостов — Эйдин, все более склонная к отшельничеству, с недавних пор взяла моду есть в своей комнате.

Кевин заглядывает во все остальные комнаты в доме, все сильнее закипая, наконец в спешке запинается о кровать Джерарда — большой палец ноги со скоростью пули врезается в металлический каркас, и Кевин во весь голос разражается смачным: «Япона мать!» Затем он спускается в подвал. Иногда Эйдин прячется здесь — устраивается с книжкой на покрытом плесенью кресле-мешке в тесной кладовке, куда он уже сто раз просил ее не соваться. Но ее нет и здесь.

Запыхавшийся Кевин возвращается на кухню и включает телефон. Набирает номер Грейс, затем Джерарда — Эйдин иногда откровенничает со старшим братом, — но телефон не отвечает. Хоть Кевина и тревожит полное отсутствие у Джерарда каких-либо амбиций — опасная черта в этом безжалостном мире, тем более когда вокруг полно пабов, откуда можно не вылезать, — но тому уже восемнадцать, и, слава богу, следить за ним Кевин уже не обязан.

Ему так и не удается ни до кого дозвониться.

Кевин вручает уже совсем успокоившейся Нуале кружку какао. Расхаживая по комнате, он залпом допивает вино и мысленно подводит итоги своего дерьмового дня: мать пришлось вытаскивать из полицейского участка, неуправляемая дочь шляется неизвестно где (ну, хоть остальные трое живы-здоровы, мрачно думает он, — не все еще прогадил), от жены, как обычно, ни совета, ни поддержки — ее дело толкать речи, обхаживать иностранных клиентов в закрытом частном клубе или поедать самсу где-нибудь в палатке посреди пустыни.

Кевин открывает последнюю банку кошачьего корма, и тут звонит телефон.

— У вас там что-то случилось?

Мама.

— О чем ты?

— Эйдин пришла, но из нее ни слова не вытянешь. — Эйдин у тебя?

— Я ей всегда рада. Может, и ты все-таки зайдешь — на телевизор взглянуть? Нам не вредно бы сейчас немного отвлечься. Как там называется этот фильм — ну, про ту американскую проститутку, с зубами которая, где она по магазинам ходит? Как он называется, Эйдин?

— Можно ей переночевать у тебя сегодня?

— Она не захочет, Кевин.

— Скажи, что у нее нет выбора. Она здесь такую бучу устроила, что теперь надо разрядить атмосферу. — Точно, «Красотка»! Умница.

Кевин откладывает телефон в сторону, направляется прямиком к письменному столу и отыскивает заявление о приеме в Миллбери.

6

Дома, как только Кевин ее отвез, Милли достала бутылочку хереса, обычно приберегаемого для особых случаев (правда, этот случай особым назвать трудно — скорее уж кошмарным или отвратительным). Зашла на кухню за бокалом, там заметила, что на автоответчике горит красная лампочка, и с содроганием прослушала единственное сообщение, от которого у нее сжалось сердце.

— У тебя, случайно, не сохранилась та запасная дорожная подушка — помнишь, ты как-то говорила? Можно мне взять ее с собой в Америку? Если нет, то и ладно, не беспокойся, но, если она у тебя где-нибудь под рукой, было бы просто отлично.

Веселая Джессика. Милли совсем забыла о ней — о ВД, главной вдохновительнице их нью-йоркского путешествия. Это она полгода назад торжественно написала красными буквами «Большое Яблоко» под числом 22 декабря в кухонном настенном календаре «Знаменитые ирландские писатели», под мрачным портретом Брайана Фрила. Какая злая насмешка! Столько месяцев изучать с местным туристическим агентом рекламные проспекты автобусных экскурсий и репертуар бродвейских шоу, потом, сидя за кофе и криббиджем, как положено двум чудаковатым старушкам-подружкам, доказывать друг другу, что это совершенно нелепая затея, потом все-таки набраться смелости и решиться осуществить мечту — и вот теперь мечта опять становится несбыточной! Это была последняя капля, от которой душевное состояние Милли, и без того подавленное, скатилось в беспросветное отчаяние.