He как у людей

Милли, растроганная, хоть ей сецчас и не до того, делает шаг к кровати старой пьянчуги, нечаянно задевает пару стеклянных ангелочков, и они звякают друг о друга. Желтый котенок рядом стукается о пряничный домик, а за ними, по принципу домино, начинают дребезжать и все остальные фигурки. Милли вскрикивает и старается удержать их руками. Элизабет Колдинг ерзает во сне, но не так уж сильно — можно не опасаться. Милли еще какое-то время выжидает, пока в комнате не становится тихо.

Визг раздается, как только она выходит из спальни и не успевает еще убрать руку с дверной ручки. Милли оборачивается и видит, что офицер Колдинг сидит на кровати, словно какое-то дикое привидение из викторианского романа: в лице ни кровинки, волосы торчат во все стороны, как ершики для прочистки труб, рот — огромная зияющая буква «О». В безумном, как у зомби, взгляде ее широко распахнутых глаз есть что-то такое, от чего у Милли мурашки бегут по коже. В смятении и ужасе она на какой-то миг ясно видит перед собой будущее этой женщины: безвыходное одиночество в этой тесной комнатке, где она будет лежать, всеми забытая, на больничной койке, бормоча какой-нибудь бессвязный бред, давным-давно не нужная и не интересная никому, кроме тех, кто присматривает за ней за деньги.

— Сестра! — хрипло каркает Колдинг.

— Ш-ш-ш, — шипит Милли. — Завтра вы проснетесь и…

— Сестра!

— Я вам ничего плохого не сделаю…

— Сестра-а!!!

— Да, да, я взяла у вас книгу, признаюсь. Но ведь только на время. Я бы ее непременно вернула. Она сейчас в моей комнате, так что можете пойти…

— Сестра-а!!!

Милли выскакивает за дверь и снова оказывается в коридоре. Она лихорадочно ищет, где бы спрятаться. Справа сплошные двери; слева — стойка регистрации, и оттуда уже доносится скрип стула, значит, охранник сейчас выйдет прямо на нее — выяснять, отчего вопила безумная Джейн Эйр. У Милли такое чувство, будто она стоит раздетая до трусов: она полностью беззащитна, никакого физического барьера между ней и охранником, никакого укрытия. Сейчас он ее поймает и утащит наверх, в спальню, и опять она будет торчать там без всякого дела и ждать, пока ее не постигнет судьба Элизабет Колдинг или, еще того хуже, Эммы Джеймсон.

Единственный предмет, за которым можно попробовать спрятаться — гигантский полузасохший папоротник. Наверняка прислал чей-то родственник из далекой страны, пытаясь откупиться от чувства вины, а какая-нибудь замотанная медсестра в конце концов задвинула подальше в угол. Выбирать Милли не из чего, и, хотя жакет на ней вовсе даже не зеленый, а темно-синий, она все же надеется хоть как-то замаскироваться.

Из своего укрытия она слышит, как охранник делает один, два, три деловитых шага в ее сторону, и видит сквозь сухие стебли, как он настороженно поводит ухом. Они оказываются на расстоянии не более фута друг от друга и оба долго молчат. И тут, по закону подлости, подтверждая одно из давних убеждений Милли, что на самом деле человек очень немногое способен контролировать, ее проклятый организм совершенно некстати, неотвратимо и бесцеремонно испускает мощную струю газа. Милли не успевает даже извиниться, как охранник уже стоит прямо перед ней, с изумлением разглядывая эту картину, какой она явно предстает в его глазах: слабоумная пациентка пукает в горшок с цветком.

— Так-так, — говорит он.

Милли замирает.

Охранник всматривается ей в лицо и спрашивает:

— Вам нужно в… в… дамскую комнату?

«Господи, да он, кажется, думает, что я обделалась!» Какая-то часть ее «я» стремится немедленно опровергнуть это оскорбительное предположение. Зато другая, более умная, та, что ответственна за выживание любой ценой, понимает, что главное сейчас — не провалить дело. Она уже через столько прошла (ну да, через два лестничных пролета и два коридора, но символически это для нее целая одиссея). В комнату номер 302 ее теперь можно водворить только силой.

Милли наконец выдыхает, складывает перед собой руки, словно в молитве, и самым беспомощным фальцетом, на какой только способна, произносит:

— Папа?..

Глядя на нее добрыми, глубоко запавшими глазами, немолодой охранник откликается:

— Что такое, моя хорошая?

Милли старается сжаться всем телом, чтобы казаться совсем крошечной и напуганной. Потом, вспоминая этот день, она сочтет это лучшим номером своей программы. Она поднимает лицо, глядя на охранника снизу вверх, как подобает маленькой застенчивой девочке, и спрашивает:

— Ты пришел из-за пони?

— Пони?

— В конюшне?

— То есть?..

Милли старается как можно убедительнее изобразить безумную улыбку.

— Давайте-ка вернемся в вашу комнату. О, да на вас пальто?

— Сестра-а! — раздается визг из комнаты Элизабет. Эх, надо было придушить эту старую кошелку, пока была возможность. Раздается шум тревоги (может быть, это Агата на третьем этаже) — хлопает дверь, наверху слышатся шаги.

— Выходите-ка оттуда, а я позову медсестру — пусть проводит вас обратно в комнату.