He как у людей

Но все же ей удалось выбраться наружу, и эта мысль придает ей сил. Она выходит в палисадник — и в последнюю секунду успевает увидеть, как ее такси выезжает на дорогу. Она вскидывает руки, машет, но автомобиль стремительно исчезает из виду.

Становится очень холодно и тихо. Милли не знает, что делать дальше, но знает, что стоять на месте нельзя. Она сворачивает налево, пробирается через сад соседнего дома, затем через следующий. И голый»только дойдя до угла улицы — за четыре дома от «Росслейда» — чувствует, как адреналин начинает спадать

В боку у нее колет, рюкзак. по ощущениям, весит фунтов полтораста, машину она упустила, но не беда главное, она на свободе.

* * *

Новый план, если его можно так назвать, начинает складываться у Милли в голове, когда она в третий раз натыкается на один и тот же дом — номер 49 по Глен-Граунд. От других домов, стоящих бок о бок вдоль дороги, он отличается лишь красным мотоциклетным шлемом, брошенным в саду кем-то из жильцов. Теперь окончательно ясно, что она ходит кругами, что она заблудилась в этом путаном пригородном лабиринте одинаковых бежевых домов с выложенными галькой фасадами, неожиданных тупиков и безликих каменных стен, преграждающих путь чужакам вроде нее. С минуты ее побега мимо не проехало ни одной машины. Ни в одном окне не горит свет, все шторы и жалюзи, кажется, задернуты. Все сидят по домам, кроме Милли. И нужно смотреть правде в глаза: она уже совсем запыхалась, в боку колет все сильнее, и заскорузлый носок больно трет косточку на левой ноге (не говоря уже о шишке у большого пальца) — значит, мозоль лопнула, и значит, ее намерение идти пешком скоро станет совсем нереалистичным.

Милли очень слабо представляет себе, куда двигаться дальше. Ей нужно попасть домой. Что, если постучать в дверь этого дома со шлемом и разыграть роль безобидной заблудившейся дамы, которой нужна помощь? Рассказать какой-нибудь добродушной мамаше или папаше — заспанным, но не чуждым любезности и состраданию, — что она возвращается домой из деревни (из Килдэра, например, — звучит довольно респектабельно), где была в гостях у брата — у него там своя гостиница… Нет, лучше уж пусть будет сестра: с братом они никогда не ладили, это может сказаться на достоверности ее игры. По дороге она, видимо, наехала на гвоздь, колесо спустило. Сказать, что машина ее стоит неподалеку (чуть дальше, отсюда не видно), и не могут ли они одолжить ей телефон, чтобы вызвать такси? И тогда папаша — он, по мнению Милли, скорее откроет дверь среди ночи — с очаровательной клочкастой растительностью на щеках, с мягким лицом, двойным подбородком и типичным для мужчины средних лет брюшком предложит отвезти ее домой, в Дун-Лаэр. По пути он может спросить, где же все-таки осталась ее машина, но она убедит его не беспокоиться — скажет, что утром вызовет буксир.

Милли разглядывает латунный молоточек — копию статуи Анны Ливии с ее безошибочно узнаваемым печальным лицом. На самой двери до сих пор висит искусственная рождественская гирлянда, а поскольку на дворе сейчас середина марта, это, по мнению Милли, указывает на некоторое пренебрежение к установленным правилам — благоприятный для нее знак.

С одной стороны, она понимает, что план довольно сомнительный — опасный, непродуманный, безрассудный, нелепый и, скорее всего, обречен на неудачу. С другой стороны — а что ей еще остается? Не исключено, что охранник в «Россдейле» проснулся, когда колотили в дверь. Агата, может быть, уже обнаружила, что ее нет на месте. Возможно, вызвали полицию. Милли не без гордости представляет, какая там, должно быть, поднялась суматоха. Но этот сценарий, если он действительно разыгрывается сейчас, сулит ей новые проблемы: еще, чего доброго, позвонят Кевину, перехватят ее в Маргите и силой водворят обратно.

Милли тянется к молоточку и тут слышит далекий, приглушенный, но явственный звук автомобильного мотора. Полиция? Милли инстинктивно прячется за живой изгородью. Да сколько же ей еще сегодня по этим чертовым кустам лазить? Машина, судя по звуку, выезжает с соседней улицы, и Милли задумывается, как быть — выйти и попросить подвезти или все же постучаться в дом? Взвешивая в голове оба варианта, она замечает среди корявых корней старую, рваную обертку от шоколада, а на ветвях — детскую туфельку-пинетку, висящую на ленточке. Туфелька оторочена вытертым бежевым мехом и такая крошечная, что и младенцу не всякому налезет — разве что месячному какому-нибудь. Милли, не удержавшись, вызывает в воображении лицо своей давно умершей малышки. Морин, большую часть своей коротенькой жизни проведшая в пеленках, до туфелек так и не доросла — как и до очков, щипчиков для бровей, водительских прав и замужества. А сколько туфель было у нее самой, у Милли — не сосчитать! Горло у нее сжимается, что-то тяжело и резко сдавливает ей грудь. Столько лет она гнала от себя подобные мысли, и вот они, тут как тут — все такие же горькие, полные острой боли, словно только что пробитое пулей тело, все еще бьющееся, истекающее кровью.