— Результаты уже готовы, — объявляет, взяв в руки желтую папку. Смотрит в глаза женщины, которая даже боится спросить, поэтому лишь приоткрывает губы, выдыхая. Доктор мельком поглядывает на девочку с темными волосами и светлыми серо-голубыми глазами, которая с интересом осматривается, жуя кончик от синей ленты, вплетенной в косичку. Мужчина быстро, еле заметно проглатывает воду, растянув губы в улыбку:
— Я думаю, вам стоит присесть.
Мне нравится этот холод. Капельки стекают по поверхности банки, которая мерцает на бледном свету, притягивая мое внимание, полностью овладевают, заставляя плестись медленно в сторону выхода. Перебираю ногами, крутя в руках, не думаю поправить локоны волос, которые демонстрируют всё то безумие, творящееся в голове. Говорить с кем-то, давать ответы на вопросы, которые мало кого интересуют. Пустая болтовня, но такая необходимая для такой, как я. Тяжело справиться с ощущением «неправильности» внутри, мой внутренний голос будто постоянно терроризирует мозг, повторяя: «Ты явно не в себе, Эмили Хоуп».
Эмили. Порой я забываю, как меня зовут, как звучит это имя, ведь давно не произношу его вслух. А кто произносит? Никто. Хоуп. Хоуп. Хоупхоупхоупхоуп. Я только «Хоуп». Никак не «Эмили». Словно как личность меня нет. Я лишь носитель фамилии моих родителей.
Пальцами пытаюсь открыть банку, пока автоматические двери открываются передо мной, выпуская на свежий воздух, кислород ударяет по вискам, отчего голова идет кругом, но не долго, поэтому поднимаю взгляд в ночное черное небо, поражаясь резкому ухудшению погоды. На нос падает капля дождя. Слишком одинокая, всего одна — и я прикрываю веки, наслаждаясь тем, что вскоре всё вокруг погрузится в грозовой хаос.
— Отвратительно, — моя реакция ожидает желать лучшего, ведь довольно медленно опускаю голову, только после этого и сам взгляд, различая силуэт высокого парня, который хмуро рассматривает стакан с кофе в руках, слегка покусывая губы, чтобы избавиться от непривычной горечи. Смотрю краем глаза на ОʼБрайена, молчу, немного теряясь в том, стоит ли вообще обдумывать ответ? Ждет ли парень что-то от меня? Такое же ворчание? Согласие? А может, он вовсе не нуждается в поддержании диалога? Я с удивительным спокойствием наблюдаю за Диланом, который принимает мое молчание за недопонимание, поэтому спешит разъяснить сказанное:
— Кофе, — опускает взгляд на стакан, еле заметно, будто с легкой нервозностью, моргнув. — Латте, — поправляет сам себя, повторно скользнув кончиком языка по нижней губе, как бы убеждаясь в своей неприязни к этому горячему напитку. — Какое-то не сладкое.
И первое, что вызывает непонимание — я не оглядываюсь. Не начинаю искать людей вокруг, чтобы увериться в том, что говорят точно со мной. Дилан точно обращается к моей персоне, так что странным становится иное. То самое второе, от которого язык сворачивается трубочкой. Мне неясно. Неясно мое отношение к подобному. С одной стороны стоит быть счастливой, что хоть кто-то замечает меня и пытается установить контакт, но с другой — нравится ли мне это? Не всегда наши желания совпадают с тем, что мы можем выдержать.
Могу ли я выдержать общение с кем-то?
Но дальше «лучше».
— Ты любишь сладкое? — это правда я? Я не больна случайно? Говорю? Задаю вопрос? И мне интересен ответ? Действительно ли? Кажется, в голове эхом звучит «пение» кукушки, которая предупреждает, что дела явно плохи. Стоит уже бить тревогу и мчаться прочь отсюда? Подальше от этого места, чтобы скрыться в своей комнате?
Не могу быть уверенной.
— Нет, но подобное дерьмо не люблю, хотя сахар вряд ли сделает вкус лучше, — да, Дилан не мастер в выборе слов и выражений. Это стало понятно ещё с урока, когда он не постеснялся назвать учительницу свиньей. Что я точно поняла про ОʼБрайена, так это то, что он прямолинеен. Говорит, что думает, и не заботится, если это кого-то заденет. Будто подобное нормально. Для него уж точно. Именно поэтому он с такой невозмутимостью смотрит на меня, на всё то, что окружает, и кто окружает. Нет, у меня подозрительное предположение, что для Дилана не существует «кого-то». Его отношение к другим сравнимо с отношением к деревянной тумбе, покрытой слоем пыли.
— А ты, как понимаю, любишь горечь, — предполагает ОʼБрайен, слегка покосившись взглядом в сторону витрины магазина, всматривается, слабо подняв брови, словно что-то способно его удивить, а я не придаю этому внимания, поэтому сосредотачиваю все свои оставшиеся силы на то, чтобы дать вполне адекватный ответ. Такой, какой дал бы любой другой нормальный человек.