Hold Me (СИ)

Под кожей. Она ощущает холод под тонким и бледным слоем, на щеках, обветренных губах. Мокрые ресницы неприятно касаются век, когда стоит прикрыть глаза, чтобы на секунду потеряться в тишине, темноте, что ложится на всё тело, полностью накрывает, заставляя испариться в себе, отдать каждую клетку своего организма на безжалостное уничтожение, которое принимаешь без колебания, ведь не можешь дышать. Кислород окружает тебя, втягиваешь его в легкие, но тебе мало. Не насытиться, твое подсознание отвергает мысль морального удовлетворения от того, что ты просто дышишь. Именно на это ты способна в данный момент. Ни на что большее. Словно растение, за которым требуется уход, но он стоит на пыльном подоконнике, медленно умирает, наблюдая за тем, как жизнь за окном кипит. Моральная смерть от осознания, что тебе никогда не удастся так же наслаждаться жизнью. Ты не видишь смысла радоваться всем тем простым вещам, от которых без ума добрая половина Земли. Почему не видишь в этом того, что видят другие? Чем твой взгляд может отличаться? Нет, ты просто слепа. Ты утратила возможность замечать вокруг себя что-то положительное, чувствовать людей, что, по возможности, протягивают руку, но тут же отдергивают от тебя, ведь именно ты отталкиваешь, разбрасываясь недоверчивым взглядом.

Смотришь в потолок. Одну, две, три минуты, но по-прежнему не можешь ощутить своего тела, свою тяжесть, биение своего сердца. От переизбытка мыслей с болью разрывается голова, хочется кричать, но рта не раскрыть. Хочется выть от негодования, от смирения со своей реальностью, от того, что ты — просто ты. Необъяснимая злость к себе, несдержанная ярость — и на твоей руке опять синяк, на коже тонкой шеи останутся пятна от ледяных пальцев, которые несут истинную смерть, когда ты давишь. Сжимаешь, не позволяя воздуху даже пытаться вернуть тебе возможность нормально оценивать свои действия. Здравомыслию машешь ладонью, после чего ею же бьешь себя по лицу от неисчерпаемой ненависти к жалкому созданию, в которое позволяешь себе превращаться. Нет, ты уже жалкая. Ты уже «создание».

Встаешь с кровати, борясь с желанием грохнуться на пол и разбить себе нос. Как можно больше увечий. Больше болезненных ощущений, которые еще долго будут напоминать тебе о твоем состоянии, твоем положении. Ты несчастна? Вовсе нет. Для того, чтобы быть несчастным, нужно потерять что-то дорогое, нужно лишиться того, что сравнимо с твоим сердцем. Нечто родное, близкое, теплое. А у тебя, кажется, и вовсе ничего не было. Ты ничего не теряла, так как ни черта не имела.

Она никогда не признается, что это именно так. Вот она — твоя правда. Вот тот мир, что был создан для тебя, та судьба, которую в качестве подарка преподнесли тебе при рождении. Вот она — ты. И ты жалкая.

Зеркало. Ты вновь видишь себя. Вновь пронзаешь грудную клетку взглядом-кинжалом, который вырывает все твои внутренности, заставляя сердце падать в пятки. Дышишь тихо, ровно, но глубоко в себе задыхаешься, захлебываешься, тонешь. Рука тянется к тумбе, открывает верхний ящик, где ты держишь острое оружие, способное отнять твою жизнь, помочь покончить с этим беспорядком, и твое желание растет с каждой секундой, пока ты водишь лезвием по поверхности щеки, наблюдая за тем, как тонкая кожа медленно сдается под натиском ребенка с суицидальными наклонностями и безумных желанием навредить себе…

— Ты будешь йогурт с клубникой или черникой?

Не поднимаю глаза, продолжая медленно вытирать мокрые пальцы о ткань своей кофты. Мне стоило больших усилий вернуться к Дилану, вытащить саму себя из глубин подсознания лишь для того, чтобы попробовать ответить, но меня по-прежнему нет. Я себя не чувствую.

ОʼБрайен торчит в моем доме целый день. Он сидит напротив за кухонным столом, вертя в руках упаковки с ягодными йогуртами, понятия не имея, что это всё излишки. Что мне сейчас хочется остаться одной и его присутствие неположительно влияет на мое внутреннее состояние. Он должен уйти. Он обязан поступить, как все.

Дилан опирается локтями на стол, мельком взглянув в сторону окна:

— Уже темнеет, — опускает на меня глаза. — Ты знаешь, у тебя электричество отрубили, — молчу. — И воду, — он вздыхает, ведь я, со времени своего пробуждения ни разу не взглянула на него. Мне просто не хочется обременять кого-то, не хочется ощущать себя виноватой перед кем-то. Подавлена. Раздавлена самой собой.

— Засранец спокойно съест весь твой йогурт, так что выбери один, — Дилан не замолкает. Он постоянно говорит. С нашей встречи такое впервые. Он заполняет молчание, уничтожает тишину, и вряд ли это потому, что парень чувствует себя неловко. Для «смущенного» он слишком бодр. Или пытается казаться таким оживленным, в то время как я разлагающийся труп. Тру кожу избитых мною запястий и невольно касаюсь пальцами своей щеки, на которой уже краснеет свежий порез.