i_0e02284c13ff104d

её в мой снежный мир с наименьшим ущербом для самого этого мира. Может, она построит себе отдельный город и будет играть самостоятельно? Иногда

можно будет устраивать совместные балы или, наоборот, войны, но в целом

не обязательно часто контактировать с соседями. В любом случае надежды

на спокойное существование были разбиты. Ира вдруг легла на собственный

замок, развела по снегу руки в стороны и спросила: “Умеешь делать

ангела? Смотри, что получается”. Я понял, что пока она рядом, со снежной

страной покончено.

На следующее утро, когда я был занят чаем с бутербродами, бабуля вошла в

комнату с заговорщическим видом: “Артём, там тебя какая-то девочка

спрашивает”,- произнесла она, сделав на “девочке” особенное ударение.

Тон этот означал одновременно массу вещей: “У Артёма появилась невеста”

(так потом бабуля сообщила об этом знакомстве остальным); “Захотел

держать всё в секрете, но не тут-то было, всё тайное рано или поздно

становится явным” - и добавила что-то вроде: “Смотри мне, не балуй там”.

Всё это немного покоробило меня, захотелось сказаться больным и остаться

дома, но бабуля непременно подумала бы, что я просто струсил, и подняла

бы меня на смех.

Ира была моей ровесницей. Резковатая повадками и чертами лица, она

напоминала мальчишку с давно не стриженными чёрными цыганскими волосами.

Угольки глаз перебегали с одного предмета на другой, ни на чём не

задерживаясь, что делало её похожей на юркого милого зверька. На её

мальчишеском лице была одна женственная деталь: её губы. Они жили

отдельной жизнью. Большие, яркие, как будто напомаженные (хотя ни о

какой косметике в то время речи не шло), они двигались не переставая.

Она то кусала их изнутри, то закусывала нижнюю губу, то шевелила очень

активно, когда говорила, то надувала их, то сворачивала в трубочку. На

каждое настроение или жизненную ситуацию у её 1уб было своё выражение, они никогда не оставались равнодушными или неподвижными. Эти особенности

стали заметны не сразу: всё время, пока мы были на улице, её лицо было

наполовину скрыто шарфом и огромной не по размеру шапкой-ушанкой.

С самого утра Ира не только окончательно обрекла мой снежный мир, но и

заставила меня делать вещи, совершенно мне не свойственные: - У тебя лыжи есть?

- Нет.

- А кататься-то умеешь?

- Да, в школе учили.

- Ну, пойдём посмотрим, может, у ба-ушки есть.

Мне вовсе не хотелось кататься на лыжах, но никакие отговорки в голову

не приходили, так что я поплёлся к ба-ушке. Почему у меня не было

дефекта коленок, при котором был бы противопоказан любой спорт?..

Ба-ушка жила совсем недалеко от нас, но в магазин и на станцию ходила по

параллельной аллее, так что мы не были с ней знакомы. Участок у них был

такой же, как у всех дачников: шесть соток, на которых располагались

достаточно большой одноэтажный дом с чердаком, недавно срубленная баня и

сарай, где мы и нашли две пары лыж.

- Куда поедем-то? Я здесь не знаю ничего.

- Можно за магазин, а потом в лес за железной дорогой.

- Пойдём!

Куда только ни заносили нас летом велосипеды, но зимой я был так увлечён

своим ледяным царством, что отлучался только в магазин и к колодцу. Да и

что было делать в лесу, где ты проваливаешься в снег по колено и вокруг

ни души. Но если уж и идти куда-то на лыжах, то лес был интереснее, чем

аллеи дачного посёлка.

На даче было место, вызывавшее во мне особенные чувства,- опушка леса, зажатая берёзовой рощей с одной стороны и железной дорогой с другой. Она

находилась недалеко от деревни, но не была напрямую соединена с полями, и пастухи не доходили до неё, так что здесь всегда было безлюдно. Летом

мне нравилось приходить сюда - посидеть в траве и поглазеть на

проезжающие электрички. Если смотреть на поляну с железнодорожного

полотна, она представляла собой идеальный пейзаж, которым хотелось

любоваться ещё и ещё: кромка леса слегка изгибалась, образуя углубление, куда вдавалась поляна, рассечённая тропинкой. Слева вдоль леса протекал

скрытый кустами ручей, который выдавали высокие плакучие ивы и

пробивавшиеся кое-где камыш и осока. Солнце светило из-за леса, поэтому

часть опушки всегда находилась в тени, и тень эта передвигалась в

течение дня.

В зависимости от времени года пейзаж был разным. В середине марта -

серым и безжизненным. Но за этой мёртвой пустотой угадывалась бурлящая

мощь наступающей весны. Снег в такие дни становился коричневым и

проседал, так что были различимы холмики поляны. Ничто не двигалось, но

всё словно висело на волоске. Невидимые силы подтачивали изнутри снежное

спокойствие, готовые прорваться в любую минуту.

Летом полоса белых берёзовых стволов сверкала в ярко-зелёной оправе из

листвы и высокой травы. Здесь всё двигалось даже в спокойные

безветренные дни. Пейзаж был наполнен жизнью, светом, цветами, запахами

и звуками. Сойдя с железнодорожной насыпи, ты становился частью этого

мира. Сначала шёл по жаркой душистой траве, потом входил в прохладу

леса, пахнущего сырым торфом и муравейником. Иногда приходилось снимать

с лица невидимую нитку паутины, под ногами то и дело трещали ломающиеся

сучки и, если повезёт, можно найти куст черники или голубики, набрать